Все это очень мучительно, но Карин, по счастью, ничего не заметила – она сейчас объясняется со сторожем пляжа, который проверяет наличие курортных карт у идиотов пенсионеров, желающих пройти к морю. Карин дает ему двенадцать марок за нас обоих, за однодневную карту, и я хочу поблагодарить ее, но так и не произношу ни слова.
Солнце начинает припекать, мне становится жарко, и Карин, очевидно, тоже – она сбрасывает куртку и стягивает пуловер. Пуловер у нее в самом деле отличный, без всяких скидок. Под ним она носит только боди, и я вижу, какие у нее большие, крепкие груди, и замечаю, что она сознает, что я это вижу. Ее соски немного напряжены и выступают вперед – из-за ветра, все еще довольно прохладного, несмотря на яркое солнце.
Я тоже снимаю куртку и пиджак, закатываю рукава рубашки. Хорошо, что у меня с собой солнечные очки, думаю я. Морской ветер ерошит мои зачесанные назад волосы. У меня спереди довольно длинные светло-каштановые пряди, если потянуть их вниз, они достанут до подбородка. Тут мне приходит в голову, что во внутреннем кармане моей куртки должно было остаться немного геля для волос, и я пытаюсь сообразить, в какой момент им воспользоваться, чтобы не показаться смешным.
Мы уже почти добрались до пляжа. Слева и справа – дюны, повсюду колышутся заросли вереска и песколюба. Выглядит это так, как если бы по земле ходили волны. Над нами кружат чайки, и я думаю о том, что Геринг, который любил отдыхать на Зильте, однажды потерял где-то здесь, в дюнах, свой кинжал. Была организована грандиозная поисковая акция, обещана высокая награда, и в конце концов кинжал нашел некий Бой Ларсен, молодой крестьянин. Так тогда говорили. Все до упаду смеялись над тучным Герингом, который, когда мочился в дюнах, потерял свой долбаный кинжал, не смеялся только Бой Ларсен, потому что ему досталось хорошее вознаграждение. Но мне кажется, что потом, вернувшись домой, он тоже от души посмеялся.
Я думаю об имени «Бой» и о том, что только здесь, на Зильте, у мужчин могут быть такие имена – как будто они живут не в Германии, а в стране, которая представляет собой нечто среднее между Германией и Англией. Здесь, на Зильте, стояли зенитные орудия (так сказать, на передовом посту), а после войны отсюда долго не уходили англичане, и я, когда был маленьким мальчиком, еще успел поиграть в последних немецких бункерах, у Вестерланда.[4]Потом, наверное, их взорвали.
Впереди, на пляже, под полосатым сине-белым тентом сидят Серхио и Анна. Я сразу врубаюсь, что это они, потому что узнаю Анну. Однажды в «P-1» мне захотелось ее трахнуть, но это мое желание я в буквальном смысле просрал, потому что был здорово пьян и пошел в сортир проблеваться, а когда вернулся, она исчезла. По крайней мере, мне кажется, что дело было именно так. Карин и я направляемся к тенту. Мы говорим «хелло», но Анна меня не узнает – или делает вид, что не узнает. У них с собой две бутылки шампанского, и они протягивают нам два пластмассовых стаканчика. Карин разговаривает с Анной, и мне не остается ничего иного, как попытаться завести беседу с Серхио. Серхио относится к тем типам, которым непременно нужно носить розовые рубашки от Ральфа Лорана и к ним часы «Ролекс» старого выпуска, и если они не ходят босиком с закатанными штанинами, то на ногах у них наверняка будут шлепанцы от Алдена – это я сразу просек.
Чтобы сказать хоть что-нибудь, я говорю, что скоро пойдет дождь, а Серхио отвечает, что нет, погода наверняка останется такой как есть. Я замечаю у него акцент, и спрашиваю Серхио, откуда он родом, и он говорит: из Колумбии. На этом тема для разговора исчерпывается, Серхио больше не произносит ни слова, поэтому я зажигаю сигарету и смотрю сначала на собственный ноготь, а потом на море.
Есть одна тайна, которую всегда шепотом рассказывали нам, детям, когда мы в каникулы приезжали на Зильт: напротив Вестерланда, там, где теперь простирается гигантское Северное море, когда-то находился город, который назывался Рунгхольт. Этот город раньше был частью острова, пока – примерно лет двести назад – огромная штормовая волна не накрыла его и не утащила все в море, которое тогда называли «Белым Гансом». Все жители города утонули, а тайна заключается в том, что, когда дует западный ветер, можно ясно услышать церковные колокола Рунгхольта, которые и под водой продолжают созывать христиан на молитву. Одна только мысль об этом всегда вселяла в нас, детей, языческий страх, но мы все равно часто приходили по ночам на берег и, прижавшись ухом к песку, старались уловить далекий перезвон колоколов.
Серхио между тем достает мобильный телефон, начинает с кем-то разговаривать по-испански и все время поглядывает на меня; это меня раздражает, поэтому я поворачиваюсь к Карин и Анне. Мы трое одновременно, как по команде, отпиваем по глотку «Рёдерера», и это получается так прикольно, что Карин снова смеется. Я думаю о том, что Карин мне очень нравится.
Затем мы возвращаемся к автостоянке. Карин и я садимся в ее «мерседес», а Серхио и Анна – в тот самый «лендкруизер», рядом с которым мы давеча как бы случайно припарковались. Анна и Карин изрядно выпили и ведут машины соответствующим образом. Я говорю Карин, что сегодня мой последний день на Зильте и что завтра утром я уезжаю; она кивает головой: очень жаль, – и потом поднимает на меня глаза и улыбается. У нее чертовски приятная улыбка.
Перед самым щитом с надписью «Кампен» она едва не сбивает пенсионера, который идет себе по шоссе, не замечая приближающегося автомобиля. На старичке старомодная шляпа в рубчик и баклажанового цвета блузон, он изрыгает нам вслед проклятия как берсерк, и я говорю Карин, что он наверняка наци, и Карин смеется.
Мы сворачиваем на Виски-штрассе. Солнце стоит уже низко над горизонтом и заливает всю Виски-штрассе золотым светом. Может быть, думаю я, улица получила свое название не только из-за многочисленных кабаков, но и потому, что кажется такой медвяно-золотистой, когда солнечные лучи падают на нее косо, вот как сейчас. Я определенно пьян, если мне в голову лезет такая чепуха. Мы припарковываем машину, выходим и бежим к «Одину». По дороге ладонь Карин на секунду касается моей руки, и от неожиданности у меня начинается приступ кашля.
В «Одине» много людей, хотя еще совсем рано. Обычно здесь не остается свободных мест лишь часам к одиннадцати, к половине двенадцатого ночи, но сегодня уже сейчас почти все столики заняты. Карин знакома с хозяйкой бара, та дружелюбно нам подмигивает и посылает к нам одного из кельнеров. Я думаю о том, что официанты в «Одине» всегда выглядят отлично – с бронзовым загаром и пр., – что они всегда в прекрасном настроении, и пытаюсь понять, откуда все это берется. В заведении есть собака, темно-коричневый Лабрадор по кличке Макс, и Карин, видимо, всегда, когда бывает в Одине, дает ему кусок хлеба, пес к этому уже привык. Он бегом бросается к ней, наскакивает всеми четырьмя лапами и выхватывает кусок, который протягивает ему Карин.
После этого она заказывает две бутылки шампанского «Рёдерер», и когда их приносят, мы все выпиваем по бокалу, и кто-то за стойкой ставит на проигрыватель «Отель Калифорния» группы Eagles, и пока играет музыка, и собака Макс грызет свою хлебную горбушку, и за окном садится солнце, я вдруг сознаю, что чувствую себя абсолютно счастливым. Я глупо усмехаюсь оттого, что так счастлив, Анна замечает это и тоже усмехается, и вслед за ней усмехается Карин, и теперь даже Серхио не может не улыбнуться.
