Пиб спрашивал у родителей, почему же Господь, коли он Истинный и Единый, так долго не посылает победу европейским армиям, сосредоточенным на Восточном фронте. Из их путанных объяснений он вывел, что Бог, да будет он восхвален, испытывал веру своих служителей, как испытывал прежде Иова в куче пепла или сына своего Иисуса Христа в пустыне.
«Кто сильно любит, сильно наказывает», – добавила мама, взывая к Всевышнему и в то же время втолковывая своему отпрыску, что его будущие выходки чреваты основательными взбучками.
Пиб думал, что ведь и вправду, раз Господь такой всемогущий, всеведущий и всеядный – нет, это, кажется, про свиней, – то мог бы помочь нашим придавить этих яйцерезно-ублюдочно-отморозочных скорпионов. Пошел пятнадцатый год войны, насчитывались уже миллионы убитых с обеих сторон, солдаты, которые уходили на Восточный фронт, были все моложе и моложе (им было уже по шестнадцать лет) и все менее годные к службе: теперь посылали близоруких, глухих, астматиков, дебилов, больных СПИДом и БПЗ – болезнью Персидского залива… Рекруты загоняли этих парней в их собственные спальни и вырывали их из объятий матерей. Поговаривали даже о мобилизации девушек и мужчин сорока лет.
Через три года подойдет очередь Пиба.
Через три года, а может быть, и меньше, один из черных архангелов явится к ним в дом и скажет его родителям, что Европа рассчитывает на их сына в деле защиты западных земель и моральных ценностей. Папу разопрет от важности – пока что у него расперло от жира живот и подбородок с тех пор, как он вышел в отставку, – а мама прольет скупую слезу, как подобает настоящей христианке. Его сестричка Мари-Анн, жуткая зануда, ухмыльнется, радуясь перспективе стать хозяйкой в комнате брата и во всем доме. Пиба вместе с другими призывниками его возраста запихнут в грузовик с брезентовым верхом и после десяти дней военных сборов отправят в Румынию или в Польшу, в какую-нибудь точку между Черным и Балтийским морями. Потом он будет прозябать в одном из тех кошмарных бункеров, которые показывают, одновременно с гордостью и отвращением, в репортажах ЕЕТ, Единого Европейского Телевидения, пока наконец кто-то из офицеров легиона не прикажет ему броситься с легким сердцем под пули нечестивцев.
Папа называл это окопной войной, вроде той, какая велась во времена Первой мировой войны между христианскими народами. С обеих сторон противники задерживали продвижение вражеских танковых частей, уничтожили большинство аэропортов, авианосцев и боевых самолетов, после чего впали в полнейшее бездействие, временами оживляемое вылазками самоубийц. Редкие бомбардировщики, сумевшие ускользнуть от самонаводящихся ракет, ограничивались разрушением городов, деревень и истреблением мирного населения. Отныне не хватало снарядов, способных поджечь тяжелые транспортные самолеты на десяти тысячах метров высоты. За неимением умных, бьющих без промаха бомб – паутина из запущенных в последнее время спутников, видимо, нарушила их систему наводки – старались сбрасывать как можно более мощные и разрушительные снаряды, которые были «прародителями» всех остальных и приближали Апокалипсис. Они раздирали в клочья потолок из туч и разрывались где попало, десять или двенадцать ревущих тонн обрушивались на улицы, дома, площади, леса, поля, пронзали насквозь крыши, словно бумажные листы, пробуравливая в земле воронки больше тридцати метров в глубину, разлетаясь на сотни мелких снарядов, которые настигали людей в их укрытиях, сжигали, стирали в порошок, разрывали на куски, увечили. Большая часть снарядов была из ИУ, истощенного урана, что звучало комично, если учесть изобилие причиняемых ими разрушений. Они решетили блиндажи укрытий, прорытых на двадцатиметровой глубине в самом начале войны. У родителей Пйба не было средств, чтобы купить себе там место. Однако они несколько успокоились на сей счет, когда их хороших друзей, Морионов, нашли всем семейством разнесенными на куски в их бункере – жена Мориона, толстая, но резвая женщина, произносила «бюнкер», – стоившем им двести тысяч евро, да-да, двести тысяч евро. Сам Морион, высокий и худой мужчина с постным лицом, выложил эту сумму с убийственным пренебрежением. Ни их тела, ни тела троих детей так и не удалось полностью достать из черной дымящейся дыры, поглотившей их дом и сад.
К бомбам и ракетам добавлялись еще АК. Андре, приятель Пиба, помешанный на играх в войну, объяснил ему, что АК – это атака камикадзе, названная так в честь японских летчиков Второй мировой войны, которые врезались на своих самолетах в корабли, командные вышки или в толпу людей. Сегодня АК совершали исламисты, они пробирались на запад, в большие города Европейского союза, и подрывались, убивая заодно как можно больше христиан. А еще они размахивали автоматом АК 47 или АК 74 и стреляли в людей, пока не прибывали внутренние войска. Или проникали по ночам в дома и квартиры и вырезали спящих оккупантов. Некоторые из них успевали совершить больше трехсот убийств, прежде чем их выслеживали, отлавливали и отдавали на расправу обезумевшей от ярости толпе. Их четвертованные, оскопленные, с содранной кожей тела гнили несколько дней на тротуарах. Прохожие не могли удержаться, чтобы не плюнуть или не помочиться на них. Пиб видел, как люди привязывали останки такого камикадзе к бамперу своей тачки и ездили по городу, гудя и завывая, словно дикие звери.
Пибу иногда казалось, что он не принадлежит этому миру. Что он бродит по призрачной вселенной. Что внутри него прячется другое «я», какое-то существо или чудовище, затаившееся в глубокой пещере, которое время от времени высовывает в изумлении голову. Хотя эти явления таинственного, неуловимого Пиба были редкими и краткими, они чертовски пугали его.
По дороге от дома к школе он шел вдоль многочисленных пустырей, когда-то заполненных жилыми домами, торговыми центрами, парками, спортплощадками. Пожары от бомбежек превратили четверть территории города в кучи строительного мусора, которые сначала были основательно почищены грабителями, а затем отданы на откуп бомжам. И надо еще учесть, что населенные пункты средней величины страдали меньше, чем европейские метрополии, такие как Париж, Лион, Марсель, Брюссель, Прага, Рим, Барселона или Мюнхен: бомбардировщики Джихада совершали на них налеты не меньше одного раза в неделю и превращали в руины. Внутренние войска расчистили разрушенные кварталы, поначалу сделав из них детские площадки, а потом – объявили их опасными и, в конце концов, запретными зонами. Именно там существовал наибольший риск погибнуть под обвалом; именно там была самая высокая концентрация радиоактивной и химической пыли; именно там можно было подхватить БПЗ, ту самую болезнь, которой впервые начали болеть в Персидском заливе в конце XX века (эта гадость вызывала скоротечную лейкемию и врожденные злокачественные опухоли); именно там можно было встретить существ, пораженных СПИДом, – сборище бедолаг, которые копошились вместе с крысами в погребах или на развалинах зданий.
«На всех трупах – парша и паразиты, – ворчал папа. – Они исчезнут, как только Бог залечит раны Европы».
Пиб замечал про себя, что когда Бог пошлет победу своим, от Европы мало что уцелеет. Мальчик предпочитал не делиться ни с кем этой мыслью. Он не молился о законной победе христиан, как учили его родители и учителя, – он умолял Господа послать ему сон, когда подозрительный гул гнал его вместе со всем семейством в подвал дома.
