КОНКИСТАДОРЫ: 1843 год
Ана была потомком одного из тех храбрецов, что первыми отправились в плавание с самим Великим адмиралом моря-океана, доном Кристобалем Колоном[1]. Трое ее предков со стороны отца оказались в числе первых конкистадоров, моряков-басков, которые владели самыми сокровенными тайнами моря и отличались неустрашимым стремлением познать мир, скрывавшийся в неизведанной дали. Двое ее родственников по линии Ларрагойти умерли от рук свирепых карибов на Эспаньоле. Третий, Агустин, прославился как отважный просветитель и миссионер и в 1509 году был пожалован целой деревней туземцев на острове Сан-Хуан-Баутиста-де-Пу-эрто-Рико.
Тайное собрали достаточно золотых самородков, чтобы Агустин смог вернуться в Испанию, где, по причинам, о которых в семье так и не узнали, предпочел поселиться в Севилье, а не в родной деревне. Следующие поколения сыновей и племянников Ларрагойти поплыли из Севильи по реке Гвадалквивир в надежде повторить успех Агустина. По утверждению Густаво, отца Аны, потомки Ларрагойти проживали в Мексике, Перу и Венесуэле и все они были богаты сверх меры.
Мать Аны, Хесуса, кичилась тем, что среди ее предков, Кубильяс, были трое военных, двое монахов-францисканцев и трое торговцев, чьи письма и дневники с описаниями тягот и выгод освоения Вест-Индии передавались из поколения в поколение, читались и обсуждались на торжественных семейных собраниях. Потомки Кубильяс тоже были разбросаны по всему Новому Свету, владели приличным состоянием и, по слухам, принадлежали к числу самых знатных семей Антильских островов.
Однако доблестные победы предков над человеком и природой были всего лишь домыслами. Ни Ларрагойти, ни Кубильяс, жившие в Испании, не знали наверняка, как сложились судьбы конкистадоров, торговцев и священников после 1757 года, когда перестали приходить письма от последнего человека в колониях, с которым еще поддерживалась связь, — табачного плантатора с Кубы. Зафиксированные на бумаге деяния, к тому времени мифологизированные и преувеличенные до такой степени, что они уже мало напоминали рассказы очевидцев, хранились в запертых сундуках в домах нынешних патриархов кланов Ларрагойти и Кубильяс.
Их богатство, гордость и честь зависели от наследников мужского пола, но Густаво и Хесуса похоронили подряд троих сыновей, не проживших и нескольких недель. На седьмом году брака, после полутора суток схваток, 26 июля 1826 года Хесуса произвела на свет здоровую девочку, абсолютно не похожую ни на одного из здравствовавших на тот момент родственников, которые все были высокими, крепкими, светловолосыми, светлоглазыми, длинноносыми мужчинами и женщинами, чьи надменные губы презрительно кривились по малейшему поводу. Если бы Хесуса не провела двадцать девять часов в родовых муках, она не признала бы эту миниатюрную, черноволосую, темноглазую девочку, походившую только на дона Агустина, портрет которого висел на самом почетном месте в галерее. Хесуса назвала малышку Глориоса Ана-Мария де лос Анхелес Ларрагойти Кубильяс Ньевес де Доностия, дав ей имя Ана в честь Девы — покровительницы беременных женщин, в чей день девочка и родилась. В няньки ей взяли крепкую цыганку, поскольку знатным дамам не подобало предлагать своим детям собственную грудь. Ана благополучно миновала первые несколько дней, потом три месяца, затем шесть, девять и к году уже ковыляла, пошатываясь, из рук няни в руки служанки.
Хесуса стала с удвоенной силой молиться и заниматься благотворительностью, надеясь, что Санта-Ана похлопочет за нее и она снова сможет зачать ребенка, на этот раз мальчика. Однако молитвы расплывались в дрожащем мареве горящих свечей, а чрево оставалось пустым. Хесуса считала, что Ана виновата в ее бесплодии, и всякий раз, глядя на девочку, видела свои истаявшие надежды и собственное бессилие родить наследника. При отсутствии в семье мальчика все дома, предметы обстановки, капиталы, унаследованные Густаво Ларрагойти Ньевесом, после его смерти должны были перейти к младшему брату, чья плодовитая жена уже произвела на свет троих здоровых сыновей.
С самых первых дней родители вверяли малышку заботам североафриканских горничных. Стоило Ане привыкнуть к одной, Хесуса ее увольняла и заменяла на другую. Она часто жаловалась своим друзьям на то, как трудно стало найти верных слуг.
«Напрасно мы в Испании освободили рабов», — говорила Хесуса, и ее друзья соглашались.
Испанские рабы попадали в страну двумя путями: их либо брали в плен во время войн, либо привозили из Африки и Испанской Америки. В 1811 году рабство отменили в Испании, но не в ее колониях. Почти двадцать лет спустя Хесуса все еще негодовала, что ее личная горничная Альмудена, которая служила трем поколениях Кубильяс, немедленно исчезла, как только пришла весть об освобождении рабов, и больше ни разу не появилась и не дала о себе знать. Хесуса была женщиной властной и требовательной, и к пяти годам Ана уже понимала, почему Альмудена сбежала при первой же возможности.
Самые ранние воспоминания Аны — ее приводят в гостиную матери, где она должна была вызывать умиление гостей прелестными реверансами и хорошими манерами. Девочке позволяли остаться на несколько минут в компании дам, едва не задыхавшихся внутри своих корсетов и многослойных шуршащих юбок. Как только малышка заканчивала реверансы, женщины переставали обращать на нее внимание и продолжали беседу через голову девочки, пока Хесуса не вспоминала о присутствии дочери и не приказывала горничной увести Ану прочь.
В десять лет девочку отправили в ту же самую школу при католическом монастыре Буэнас-Мадрес в Уэльве, где училась сама Хесуса, неподалеку от поместья Кубильяс. Некоторые из монахинь помнили Хесусу в бытность ее ученицей и неодобрительно сравнивали Ану с матерью, которая, по их словам, обладала всеми теми качествами, какими не могла похвастаться дочь: благочестием, послушанием, скромностью и рассудительностью. В отличие от Аны, Хесусу никогда не заставляли жевать острый перец, потому что она запнулась на «ora pro nobis peccatoribus»[2]читая «Аве Мария». Мать никогда не ставили голыми коленками на рисовые зерна лицом в угол в попытках излечить от постоянного, не подобающего леди ерзанья во время уроков. Хесуса никогда не прогуливала мессу ради того, чтобы ослепительным весенним утром поваляться на молодой травке. За это прегрешение Ану заставили целый день и целую ночь лежать лицом вниз на каменном полу часовни, без пищи и воды, и молиться достаточно громко, дабы дежурившие по очереди монахини могли ее слышать.
Ана проводила рождественские каникулы и Страстную неделю с родителями в Севилье, где ей позволяли гулять во дворе, однако не разрешали выходить в многолюдный город без матери и лакея. Как многие севильянки, покидая стены дома, Хесуса закрывала лицо вуалью, словно была слишком красива для посторонних глаз. Ана радовалась тому, что еще не выросла и может свободно смотреть по сторонам, гуляя по городу.
