Прошлым вечером я наведался в ресторан «Голливуд», один из грандиозных кабаре с входной платой в полтора доллара sansvin,sanspourboire[6], где можно полюбоваться на целый строй прелестных кобылок – полсотни, если не больше, аппетитнейших девиц, пустых внутри, словно источенные червями орешки. Само место смахивает на громадный данс-холл. Тысячи посетителей разом пожирают фирменные блюда и сосут коктейли через соломинки. Большинство из них трезвы, как стеклышко, лысы, безмозглы и в средних летах. Они приходят послушать «зажигательные песни» в исполнении сирен – своих ровесниц. Софи Такер, чье выступление – главный гвоздь программы, поет про гомика, за которого, дескать, по ошибке выскочила замуж. И когда она говорит: «Хрен тебе!», тот отвечает: «Тьфу, черт!» Она растолстела, эта Софи, поэтому часто не в духе; настроение ей поднимают лишь камушки по тридцать шесть карат. «Последняя из знойных мамочек!» – так обычно объявляют ее выход. И впрямь, Америка больше не разводит эту породу. Новые певички – само совершенство: высокие, стройные, полногрудые пустозвонки. И все как одна пользуются микрофонами, хотя прекрасно обошлись бы и так. На трезвую голову их оглушительный рев быстро вызывает у вас приступ дурноты. Что-что, а кричать они умеют. И любят. Голоса от виски становятся громкими, озлобленными, глотки – лужеными, что как нельзя лучше сочетается с детскими личиками, кукольными жестами и душераздирающими текстами о разбитом навеки сердце. Грандиозное зрелище, на подготовку которого должно было уйти целое состояние, но которое оставляет тебя совершенно безучастным. И только вышеупомянутые груди заставляют сердце биться чаще. Бьюсь об заклад: любая костлявая, страшненькая француженка, имей она хоть унцию человеческого ума и тепла, заткнет за пояс всех этих марионеток. Ибо в ней нашлось бы то самое нечто, о чем американцы столько болтают – и чего не способны достичь. В Америке нечта нет. Вот где собака зарыта. И не говори, будто я просто зол на родную страну. Всегда должно быть нечто. Улавливаешь мысль?
А теперь, Джои, поведаю тебе о моих одиноких ночах в Нью-Йорке, о том, как я фланировал по Бродвею взад-вперед, сворачивал в переулки, выныривал обратно, заглядывал в окна и дверные проемы, постоянно думая о чуде – когда же оно свершится и свершится ли? Но ничего не происходило. Как-то раз я посетил стильную закусочную на Западной Сорок пятой, напротив «Голубой пещеры». Недурное местечко для съемки «Убийц» Хемингуэя. Встретил пару крутых парней в незапятнанных костюмах, с болезненно-желтой кожей и густыми бровями. Лица – точно впадины кратеров. Взгляды шальные, пронизывающие; вмиг разделают тебя и оценят, словно большой кусок лежалой конины. Несколько шлюшек с Шестой авеню заявились в компании самых изумительных хористок, каких мне только доводилось видеть. Одна из последних тут же присела рядом со мной. Она была так прекрасна, так мила, так свежа, так невинна, так невыразимо безукоризненна во всех отношениях, что я не смел посмотреть ей в глаза, лишь глядел на шелковые перчатки. Ее длинные локоны, свободно распущенные по плечам, ниспадали до самой талии. Хористка села на высокий стул, заказала кофе с крохотным сандвичем, после чего изящно удалилась вместе с едой к себе в номер. Взломщики сейфов приветствовали ее как знакомую, однако с почтением. Эта девчонка вполне могла бы стать «Мисс Америка тысяча девятьсот тридцать пятого года». Говорю тебе, она воплощенная греза! Не могу вообразить ее в постели с мужчиной (если только у того золотой жезл), или прогуливающейся по улице, или поедающей крупный сочный бифштекс с луком и грибами. Невозможно даже помыслить, чтобы она заходила в ванную комнату, разве что прополоскать горлышко. У таких не бывает личной жизни. Все, на что я способен, – это представить себе, как она позирует для обложки журнала, обнажая бесконечно совершенную кожу, которая никогда не потеет.
Больше всего на свете мне нравятся гангстеры. Они попадают, куда захотят, на частных аэропланах и обтекаемых, легких, словно пушинки, кондиционируемых поездах из платины. Это единственные люди в Америке, которые умеют наслаждаться жизнью. Завидую им. Обожаю их рубашки, яркие галстуки, их блестящие, гладко уложенные волосы. Парни ходят свежими, точно с иголочки, и убивают в лучших своих костюмах.
Жизнь на окраинах – полная тому противоположность. Взять хотя бы Манхассет. Главная мысль: как бы скоротать выходные. Кто не играет в бридж, придумывает себе иные развлечения, например, смотрят «шоу». Тут на днях один директор по рекламе затащил меня в подвальчик, показывал грязные фильмы. Добро бы нормальные, с сюжетом, так нет же – обрывки, главным образом – полное дерьмо. То баба лежит на тахте и какой-то мужик поглаживает ее ногу; то видишь, как подрагивает ее живот, а позади стоит уже другой мужик со спущенными штанами и проникает в «героиню». Потом наезд на влагалище, одно влагалище во весь экран, и оно раскрывается подобно устрице, дабы поглотить длинный склизкий пенис первого «героя». В общем, все в кучу, sanssuite[7]. И вот уже зрители устремляются к выходу, чтобы надругаться над первой же подходящей самкой – желательно избить.
Здешние мужчины обожают раздеваться и плясать по выходным. И еще меняться женами. Они сами не знают, чем занять себя после тяжелой рабочей недели. Done[8], машина, бутыль виски, незнакомая половая щель, по возможности – общение с творческой личностью. (К слову, я тут произвел фурор, потому что «такой непосредственный». Иногда прослыть «таким непосредственным» означает каторжную обязанность не отвергнуть даже столь отменную задницу, как у хозяйской супруги, а у нее, между прочим, пятьдесят девятый размер и форма театральной тумбы; к тому же ревнива, зараза: едва завидит тебя со смазливой девицей – губы надует, попробуй потом подойди!)
А хочешь, расскажу, чем решил попотчевать меня один потрясающий обитатель пригорода? Это случилось во время последнего уик-энда. Когда все мы были порядком навеселе, хозяин откуда-то извлек допотопную запись с голосом принца Уэльского. Великий и могущественный монарх (ему тогда было лет девятнадцать) разжевывал, что такое идеаллллльный англичанин. Старая знакомая «честная игра», не мне тебе рассказывать, дружище. Англичанин, Джои, никогда не обманет тебя, он никогда не станет юлить. Эт-точно. И так три пластинки кряду – похоже, их выпустили к какому-нибудь золотому юбилею. В самом разгаре этой речи я не выдержал и расхохотался до колик. Смеюсь, словно безумный, и не могу остановиться. Тут и прочие завелись, даже хозяин, как потом выяснилось, глубоко оскорбленный моей выходкой. Нет, сэр, где уж англичанину юлить! Он же спит на ходу!..
Если верить Молль Бохе, а она и впрямь круглая дура, французская литература здесь больше не пользуется спросом. Говорит, американцы давно обскакали французов. По-моему, истина в том, что она стыдится родины, вот и тужится стать настоящей, оперившейся гражданкой. «Америка – лучшая страна для нас, женщин», – гордо заявляет Молль. А я думаю: «Ага, для таких вот жирных коров, растерявших остатки привлекательности». «Только в Америке мы имеем матриархат и все права!..» Ну да, матриархат для престарелых толстух со щетиной на подбородках, для синих носов и плоскогрудых лягушек. По мне, так женщинам живется намного лучше там, где якобы прав поменьше.
