Разумеется, на страницах романа хватает «приключений тела» и неожиданных сюжетных поворотов, но, к счастью, авторы этим не ограничиваются. Во времена, когда в «жанровой» литературе ценился не столько напряженный «экшн», сколько выразительные характеры и тонкая интеллектуальная игра, «Имена мертвых» имели бы все шансы стать заметным событием в отечественной фантастике. Увы, сегодня те, кто ждет от литературы чего-то подобного, предпочитают листать романы-словари и романы-пасьянсы, авторы которых стыдливо именуют направление, в котором работают, «магическим реализмом». Надеюсь, однако, что пензенские авторы не обманут ожидания продвинутой аудитории: настоящие любители фантастики поймут эту весьма непростую книгу и оценят ее по достоинству.
Мертвого имя назвать — все равно, что вернуть его к жизни.
Пролог
«Ты здорова? мне показалось…»
«Ну что ты, па! все в порядке. Знаешь, что-то я захандрила».
«Э, детка, ведь у тебя температура».
«Я прилягу, па».
«Здравствуй, Ортанс. Она у меня. Ей нездоровится. Озноб и вообще… Да, в постели. Конечно, приезжай. Ей трубку? сейчас».
«Привет, ма! Да ничего, дрожу, как кролик, и голова болит. Грипп, наверное. Слушай, я там забыла учебники, привези, ладно? Чао!»
«Вот и я. Как наши дела? все тип-топ… ты еще не ела? я сама приготовлю».
Она есть не захотела.
«Людвик, она мне не нравится. Какая-то бледная, зябнет, жмется… и — ты видел? — как она смотрит? поворачивает не глаза, а голову. Ты не вызвал доктора Брогана?»
«Только что. Он обещал вскоре подъехать».
«В больницу? ну-у, мне не хочется…»
«Так надо, милая».
«Сьер Броган, я знаю, что сразу нельзя определиться с диагнозом, но… каково ваше мнение?»
«Пожалуй, это не грипп, сьер Фальта… Впрочем, позвоните мне вечером — быть может, я скажу точнее».
«Людвик, я поеду с ней в клинику».
День, другой, третий…
На черном экране скачут галопом частые злые зеленые всплески — сердце тук-тук-тук-тук-тук-тук; на черном экране волны дыхания вздымаются и опадают, не поспевая за бешеной скачкой сердца — вдох, выдох, вдох, выдох.
Марево, жаркое марево. Белый свет, мельканье теней. Висят вниз головой флаконы, тянутся трубки, капают слезы в прозрачном цилиндрике. Звякают пустые ампулы, шприц беззвучно пускает в воздух струйку-ниточку.
«Кто там? врач? нет — это дьявол! он пришел за душой.
Спа!., си!., те!., а-а-а!»
У него когти, мохнатые лапы, страшные клыки в багровой пасти!
Она неловко взмахивает рукой — прочь, прочь, уйди. И долго кашляет.
Дышать все труднее.
«Переходим на искусственную вентиляцию».
«Наркоз».
«Пожалуйста, доктор».
Холодные руки в перчатках поднимают, запрокидывают голову, открывают рот, вкладывают твердый клинок — розовую трубку. Что-то всхлипывает — это насос удаляет мокроту. Начинает мягко вздыхать машина — ффух-шшух, ффух-шшух.
«Доктор…»
«Она спит. Пока никаких изменений».
«Доктор, давление снижается».
«Давление падает».
«Нет давления».
«На мониторе нет сердечных сокращений».
«Все, выключайте».
«Сигарету?»
«Да. Спасибо».
«Сьер Фальта, мы сделали все, что могли».
«Я понимаю».
* * *
Марцелла Фальта, 18 лет. Госпиталь «Мэль-Маргерит», инфекционное отделение, палата интенсивной терапии 4. Легионеллез, вызванный пневмофильной легионеллой (подтверждено). Легионелла-пневмония. Инфекционно-токсический шок. Направляет в прозектуру доктор К. Арстенс. Подпись. Нужное подчеркнуть. Маркировка учета заполняется от руки точно по пунктирным линиям.
«Марсель умерла?! Боже, как?., от воспаления легких?.. Только неделю и… а когда похороны? Да, да, обязательно буду. Хорошо. Увидимся…» «Лу, я улетаю сейчас домой. Умерла моя подруга, Марсель — помнишь, на фото, такая глазастенькая…» — «Какой ужас! а еще одна, Аурика — два года как отравилась снотворными из-за парня, она мне завещала свою косметику, вот дура».
«Такая молоденькая! Пневмония? Дорогуша моя, я сама… да, в пятьдесят седьмом, лежала с жуткой пневмонией и, как видите, жива-здорова, а эти нынешние пневмонии… вы понимаете?.. Да я почти уверена! Приезжие не в счет, у нас своих больных тысячи, а сколько носителей? И — вы читали? — половина девчонок живут так, будто СПИДа вовсе нет! А хоронили ее не в закрытом гробу? Странно…»
Марцелла Фальта. Дата рождения. Дата смерти. Дочка, мы будем помнить тебя всегда.
* * *
Я пока еще жив,
еле вынес разлуку с тобой.
Я горюю один
над твоей безысходной судьбой.
Жизнь оборвалась внезапно; никто не мог ни подумать, ни представить, что такое случится. Неожиданно, дико… Смерть всегда где-то далеко, она происходит с кем-то другим, чужим. Умирать должны старые, больные, дряхлые люди… после тяжелой и продолжительной болезни… как поздней осенью деревья сбрасывают пожухшую, увядшую листву. Отмирает старое, ненужное, а молодое — рождается и цветет. Во цвете лет… невозможно… бросая комья земли в могилу, думаешь, что это происходит не с тобой. Мягкий стук сливается в грохот, отдается неясным эхом, а ты все думаешь: зачем эта глупая церемония? зачем собрались эти печальные люди в траурных одеждах? куда они идут в молчании, прерываемом то ли вздохами, то ли всхлипами? почему она лежит в этом странном лакированном ящике с бархатной обивкой внутри, с венком из белых цветов на блестящих рассыпавшихся волосах? она — всегда быстрая, чудесная, бегущая, как лань — застыла в неподвижности оцепенения. Как уснула. Так разбудите ее! зачем мы уносим ее из дома? Больше она не вернется. Никогда.
Неужели ты думаешь: все обойдется,
Смерть пропустит тебя, пощадит, промахнется?
Оглянись же вокруг! Этот мир наслаждений —
Только жалкий мираж, вереница видений.
Вот перила лестницы, которые хранят тепло ее рук… Никогда больше она не притронется к ним. Вот розовое шелковое платье; как она радовалась, когда ты принес его в коробке, вертелась на носках, и юбка развевалась, обнажая крепкие ноги… Никогда больше она не наденет его. Вот ее любимые книги, которые она читала по несколько раз, притихнув и сосредоточенно сдвинув брови… Никогда больше она не возьмет их. Вот ее комната, большая и светлая, которую она заполняла собой: музыкой, пением, восторженной сбивчивой речью, хохотом, падением керамических фигурок, беспорядком на полу, тетрадками с затейливыми арабесками на полях, где ножницы для ногтей валялись вперемешку с подводкой для век и мозольным пластырем… Комната, в которой обитало, сновало юное суматошное существо, опустела. Чистая, убранная, все вещи стоят на своих местах и не шелохнутся, не сдвинутся. Никогда. В это невозможно поверить.
