Она неожиданно устала. Словно из нее высосали всю энергию. Апатия и слабость нахлынули с новой силой. Рон вроде бы смягчился и потрепал ее по плечу.
— Ты действительно устала, иди спать. Завтра мы вернемся к обсуждению этого вопроса.
Шерилин наблюдала, как ее безупречный муж спускается по лестнице, улыбаясь и раскланиваясь с гостями. Совершенство и порядок. Возможно, и отец из него получится неплохой, так почему же она так сопротивляется «принятию решения»?
Спать. Сегодня — спать. Завтра у нее будет время, а возможно, и силы. Шерилин устало побрела по коридору, ведущему к ее спальне.
Она просто спустила платье с плеч, и оно серебристой рыбьей чешуей скользнуло на ковер. Шерилин легла под прохладные простыни обнаженной и со стоном вытянулась на широкой постели. Заснула она мгновенно — как в яму провалилась.
Она проснулась так же резко, как заснула. Села в постели. Что именно ее разбудило, она объяснить бы не смогла, но опасность была почти осязаема. Пот тонкой струйкой стекал между ее обнаженных грудей. Кровь стучала в ушах.
Под дверью вспыхнула серебряная полоска света — кто-то с лампой шел по коридору. Тени. Стук шагов. Серебристая полоска все ярче, и тени собираются вокруг нее, роятся прямо возле двери… Кровь застыла у молодой женщины в жилах. Ручка двери медленно повернулась, потом дверь распахнулась, и оказалось, что в коридоре горит яркий свет, а потому человек, вставший на пороге спальни Шерилин, был совершенно не виден: только черный силуэт. Она едва не закричала, но тут силуэт сухо представился, и оказалось, что это офицер полиции.
— Вы миссис Арбетнейл?
Она с трудом смогла перевести дыхание и ответить слабым, чуть дрожащим голосом:
— Да… Я миссис Арбетнейл.
— Вы в порядке, мэм?
— Да, но… Что происходит? Почему вы здесь?
Теперь ее глаза привыкли к свету, и она различала черты лица полицейского, его форму, чем-то испачканные на коленях брюки…
— Мне очень жаль, мэм. Мистер Арбетнейл…
— Рон?! Что с ним? Он ранен?
Теперь до нее дошло, что на улице завывают полицейские сирены, и за окном мелькают сполохи сигнальных огней.
— Сожалею, мэм, но пока не могу ответить на ваш вопрос.
Она машинально посмотрела туда же, куда смотрел полицейский. Там, на полу, валялось жалким комком ее голубое вечернее платье, сброшенное вчера ночью. Только вот странных темных пятен на нем вчера ночью не было.
Шерилин подняла голову и буквально наткнулась на подозрительный, недоверчивый взгляд полицейского. К сожалению, ответов на его вопросы у нее не было.
Три года спустя Федеральная тюрьма Гейтсвилль, штат Техас
— Хей, Принцесса, говорят, ты скоро выпорхнешь из клетки?
Десятки пар глаз — тех, кто сидел с ней за одним столом, и многих других — уставились на Ширли, в то время как она сама посмотрела в дальний конец стола, где сидела ЛаВерна. И хотя удивление от услышанного было сильнее, успела в который раз поразиться тому, какая великолепная кожа у этой двадцатитрехлетней женщины. Матовая, гладкая, чистая, цвета молочного шоколада. Была в этом удивительная несправедливость — ЛаВерна с ее великолепной кожей и ладной фигуркой проведет в тюрьме всю жизнь, никогда не увидит собственных троих детей и не сможет рассчитывать на помилование, потому что сидит здесь за убийство собственного отца, однажды попытавшегося ее изнасиловать.
«Принцесса» — это прозвище придумала ЛаВерна, когда Ширли впервые переступила порог тюрьмы Гейтсвилль. Сама Ширли просила называть ее по имени, и большинство девочек так и делали, но только не ЛаВерна и ее банда.
Эти признавали только кликухи. Надзирательницы звали ее по-прежнему. Шерилин.
— Ну и где ты слышала этот звон?
В голосе Ширли звучало недоверие. ЛаВерна славилась своей безудержной фантазией.
— От своих людей.
Одна из товарок Ширли за столом фыркнула:
— Каких еще своих людей?
— Говорю тебе, сестра, один мужичок словил звон в Хьюстоне, что Принцессу скоро выпустят погулять. Говорю же, верняк. Что же ты скрываешь, девочка? Кент в костюме сказал тебе что-то, а ты не хочешь поделиться с подругами?
ЛаВерна угрожающе прищурилась, постукивая ложкой о стол, Ширли ее не боялась. Не очень боялась, скажем так.
— Отвечай, Принцесска!
— Мой адвокат ничего мне не говорил. Я вообще не общалась с ним уже три месяца.
После этих слов все, кроме ЛаВерны, вернулись к своей трапезе, а некоторые присовокупили, что ЛаВерна трепло и балаболка. Через пару минут раздался зычный голос надзирательницы:
— Время кормежки заканчивается.
Над плечом Ширли прошелестел негромкий знакомый голос.
— Ты бы лучше поела, Ширли. Ты слишком похудела за последнее время.
Рамона Шмидт. Белокожая, зеленоглазая, невысокая и худенькая настолько, что походила на подростка, эта женщина стала лучшим другом Ширли в тюрьме.
— Не думаю, что ЭТО может способствовать здоровью.
— Я ела и еще большую дрянь, когда росла, однако же жива. Ешь.
Рамона отсидела одиннадцать лет из своего пожизненного срока. Она была родом из крошечного городка Мексия на востоке Техаса. В семье было восемь человек детей, и на Рамону почти никто и никогда не обращал внимания. Первой и последней ее ошибкой стала любовь. Она полюбила не того парня, когда ей было всего восемнадцать. Любовник подбил ее на ограбление банка, а затем застрелил полицейского и смылся, оставив Рамону с пистолетом в руках. Суд маленького городка приговорил ее к пожизненному.
Она никогда не задавалась вопросом «почему именно я?» В тюрьме Рамона стала именно тем, кем и мечтала стать — библиотекарем. С утра и до поздней ночи, каждый божий день Рамона Шмидт читала, расставляла по полкам и подбирала для других книги, не жалуясь и не ропща на судьбу. Ширли одновременно восхищалась этой безропотной покорностью и не понимала ее. Сама она ни на мгновение не смирилась с несправедливым обвинением и приговором.
Рамона аккуратно вытерла губы салфеткой и поднялась из-за стола одновременно с Ширли.
— Как ты думаешь, ЛаВерна сказала правду?
— Не представляю, как это может быть правдой. Барри Серкис сказал бы мне.
— Быть может, он просто не хотел подавать тебе напрасную надежду?
— О, он вовсе не столь сентиментален, поверь мне. Хотя… в последние посещения он вел себя немного странно. Виновато, что ли… Как будто скрывал что-то…
— Наверное, ему было стыдно, что он так плохо защищал тебя на суде.
— Нет, не то. Не могу объяснить, но дело совсем в другом. Ты же знаешь, он всегда обрывал меня, когда я пыталась задавать вопросы о той ночи, когда был убит Рон, но в последний раз… в последний раз он сам выспрашивал меня обо всем, что я помню, хотя помню я очень немного.
