Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 160
Взобрался на стул с коленками, шарил руками по столу, схватил ложку.
– Предатель! Сказал, что я кусал его! Сказал?! Я его сейчас вот и зарежу. На куски, на куски, на мелкие кусочки!
– Государь! – крикнула на сына Мария Федоровна. – Опомнись! Я не видела нынче твоего Осипа.
– Не видела? – удивился Дмитрий и посмотрел на ложку в руке. – Ишь чем хотел зарезать.
И засмеялся. И матушка засмеялась. И они долго смеялись. Так долго, что царевич заплакал:
– Мама, я хочу быть добрым. Я добрый, но змея опять в грудь ко мне забралась. Уж такая черная.
Матушка подошла к сыну, отерла ему слезки своим платочком. Шелковым, голубым, пахнущим сеном.
– Поди на реку, к хрустальному дворцу, поиграй!
Ребята, малые и побольше, были уж все на реке, катали снежки.
– Делиться не будем! – сразу объявил царевич, указывая на слободских ребят, толпящихся на берегу. – Осип! Скажи им, чтоб шли защищать дворец. А мы им покажем, где раки зимуют!
И вот уж армии построены. Впереди слободских попович Огурец. По отцу прозван. Ему тоже весен девять – десять, но весь он круглый, плотный, на голову выше ребячьей мелкотни.
Впереди теремных – Дмитрий. Он идет пригибаясь, шаг у него кошачий. Окидывает быстрыми глазами «неприятелей», ищет, где слабее.
– Петрушка! – Петрушка подбегает к царевичу. – Возьми пятерых и обходи их сзади.
– Да они же видят!
– И хорошо, что видят. Будут оборачиваться. Ивашка!
Ивашка тут как тут.
– И ты бери пятерых. И тоже обходи дворец. Петрушка! Ты веди своих с правой руки, а ты, Ивашка, с левой.
Немудреный маневр и впрямь смутил слободских. Заоглядывались, отрядили чуть не половину тыл беречь.
А Дмитрий со своими бегом, чтоб наскоком напугать. Полетели снежки. Царевич остановился.
– Назад подайся! – приказал теремным. Сам выступил перед войском слободских. – Кидайте в меня! По очереди. Кто попадет, получит копейку!
Слободские рады стараться. Царевич – как совенок. Телом замер, а ноги мелко переступают. Прыжок. Уклон. На лед кинулся. Откатился. Весь в снегу, но ни один снежок не попал в него.
– А теперь выставляйте мне своего поединщика!
Слободские притихли.
– У тебя ножик!
– Баженко! Держи нож.
– А коли у тебя кровь будет, нас под кнут подведут.
– Осип! – И Осип вот он. – Если кто скажет, я тебе глаза выдеру.
От слободских, подталкиваемый товарищами, выдвинулся Огурец.
– Кто с ног слетит, тот и «покойник». И чтоб потом не драться.
– Без драки! – согласился царевич.
Он подступает к Огурцу замысловато, прыжками, и тот улыбается добродушно и мирно. Царевич обманно клонит тело влево, а правой рукой вдруг резко толкает Огурца в грудь, но ему – это мушиный наскок. Хватает царевича за плечи, тянет к себе. И царевич понимает, что не вырвется, что Огурец и Осипа, пожалуй, заломает. И, когда объятия силача смыкаются на пояснице, Дмитрий, поднявши руки, выныривает из шубы и шапки и, отскочив прочь, стоит пригнувшись, дрожащий, как пружинка.
– Простудишься! – кричит Осип.
Царевич вдруг взвизгивает, взвивается в воздух и, головой вперед, как ядро обрушивается на бедного Огурца. Огурец, обнимая мягенькую царевичеву шубу, лежит спиной на снегу, и на его лице огромное уважение.
– Ух зол! Как рысь! Никаким злом тебя не перезлеешь! Царевич подает Огурцу руку, помогает подняться. Надевает шапку, шубу. И кричит своим:
– Все! Битвы не будет. Мы в дружбе с Огурцом.
И целует побежденного.
– Я тебя в мою дружину беру.
Огромные бояре-бабы стоят над ребятней как великаны.
– Круши! – кричит царевич. – Но Годунова мне. Годунова я сам.
Пинает бабу так и сяк и, подхватив услужливо поданную Осипом длинную палку, тычет Годунову в глаза, в лицо, а потом, изловчась, со свистом сносит башку.
– С одного взмаха! – хвастает он Осипу, и на щеках его мороз, глаза смеются, но Осипу страшно. Попробуй поверь, что этот ребятенок ребятенок и есть. Попробуй только забудься, хоть на мгновение. Иоанново отродье, да еще и Нагих.
Ради пресветлых рождественских дней обедали всем семейством. Царица с царевичем сидели за Главным столом, за Большим, соблюдая старшинство, Нагие, игумены монастырей, священники. Еще за одним столом, за Косым, теснились царицыны золовки с детьми, мамки и вся высшая дворцовая челядь.
Лица у старших Нагих были желтые, глаза неспокойные, то желчь отравляла им кровь, то страх заставлял искать вокруг себя опасность.
Савватий, игумен Алексеевского монастыря, прочитал молитву, и трапеза началась.
Дмитрий жадно пил брусничный настой, медовую анисовую воду, но к еде только притрагивался. Не хотел кормить свою потаенную змейку. Пусть опьется и подохнет.
Думая о змее, царевич разглядывал игуменов. Они каждый день стоят перед святыми алтарями и все-то вместе уж могли бы изгнать из него черного гада. Давыд, игумен Покровского монастыря, чрезмерно тучен. У него даже руки как подушки, но пальцы почему-то не ожирели и будто взяты от другого человека. Этот не спасет. Савватий такой белый, белее Симеона Столпника на иконах. Он и теперь сидит улыбаясь, как блаженный. Но сторож Чуча говорил, что Савватий притворщик. Монахи на глаза ему боятся попадаться. Всякое дело он обязательно заставит переделать и всякому отдыхающему сыщет тяжелую работу.
Место воскресенского архимандрита пусто, он обещал быть и будет. Он любит явиться особо, чтоб все на него глядели и удивлялись его молодости. О Москве размечтался, но и промахнуться страшно, а потому, почитая себя самым умным и хитрым, угодничает и перед Борисом, и перед теремом.
Голова у царевича вдруг взмокла, по вискам за уши покатились капли пота. Вспомнил, что рассказывал ему об отце уксусник Якимко. Об отце Дмитрий, наверное, всякого в тереме спрашивал, и каждый что-нибудь да рассказал. А Якимко про семерых монахов, которые хотели извести государя. Этих монахов выводили по одному в деревянную клетку и в ту же клетку пускали, раздразнив, разъярив, медведя. Монаху давали крест, чтоб, коль праведен, крестом унял зверя. И давали копье, чтоб защитился. Шесть медведей разодрали шестерых монахов: кишки по всей закуте валялись. Медведей стрельцы тотчас били из пищалей, и все было красно от крови. Седьмой монах упер копье в землю, пронзил медведя, но огромный зверь дотянулся до бедного, заломал. Оба и легли замертво.
Такое вспомнить за рождественским столом! Царевича душили слезы. Икая, он пил брусничную воду, чтоб только не разрыдаться.
И, как само спасение, явился Феодорит со старцем Елимой – знаменитостью Воскресенского монастыря.
Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 160
