В равной степени бессмысленно было идти за ней, лично знакомиться с ее бойфрендом и говорить ему что-то вроде: «Я знаю, кто ты и чем промышляешь. Сейчас позвоню в полицию».
Нельзя же в самом деле звонить копам по поводу чьих-то намерений. Точно так же, как говорить человеку, что он скоро умрет.
Мина постигла это на собственном горьком опыте.
Глава третья
18.00 по восточноевропейскому времени.
13 апреля, вторник.
Университет, факультет истории.
Бухарест, Румыния.
— Профессор…
Лучан Антонеску улыбнулся ей из-за своего огромного письменного стола.
— Да?
— Значит, это правда. — Под его взглядом темных глаз Наталья забыла, о чем хотела спросить, и бухнула первое, что пришло в голову: — Правда, что самые древние человеческие останки нашли в Румынии?
Фу, гадость какая — «человеческие останки». Надо же было брякнуть такую глупость.
— Самые древние из европейских находок, — мягко поправил профессор. — Наиболее древние останки обнаружили в Эфиопии — они приблизительно на сто пятьдесят тысяч лет старше тех, что действительно были найдены на территории современной Румынии, в Пещере Костей.
Студентка слушала его краем уха. Он самый сексуальный из всех ее преподов, включая и ассистентов. На университетском эквиваленте сайта «Оцени своего профессора» Антонеску по внешним показателям всегда шел первым.
Кто бы удивлялся: рост больше ста восьмидесяти, стройный, широкоплечий. Густые, зачесанные вверх черные волосы, гладкий великолепный лоб.
А глаза у него темно-карие. Когда он читает лекцию и начинает волноваться — это бывает часто, ведь он настоящий фанат восточноевропейской истории, — в них при определенном освещении загораются красные огоньки.
Все эти намеки на досках объявлений, конечно, немного преувеличены… разве может он вправду быть принцем или князем румынской династии? Хотя Наталья только недавно, поступив в его группу, поняла, почему Антонеску и курс, который он ведет, пользуются такой популярностью. Почему девочки занимают очередь к нему в кабинет (мальчики тоже, но профессор, говоря о древнем романском искусстве, всегда восхваляет красоту женского тела, так что вряд ли он гей). Все дело в его ораторском даре и поистине царственном обаянии.
В его невозможной пылкости.
— Следовательно… — начала Наталья, глядя, как обтягивает его плечи черный кашемировый блейзер (глаза было плохо видно — он опустил жалюзи на окнах). Может, он все-таки заметит, что на ней новая рубашка, очень эффектно показывающая ложбинку. Куплена на распродаже у Хеннеса-Морица, да, но вид все равно чумовой. — Следовательно, мы можем назвать Румынию колыбелью европейской цивилизации? — А вот это, кажется, сказано вполне по-научному.
— Заманчивая мысль, — серьезно ответил профессор. — Люди, разумеется, живут здесь более двух тысячелетий, и кто только ни вторгался сюда, от римлян до гуннов, пока из Молдавии, Валахии и, конечно же, Трансильвании не сложилось современное государство… но колыбель цивилизации? Нет, не думаю. — Улыбаясь, он выглядел еще лучше, если такое возможно.
— Профессор… — Его улыбка помогла ей раскрепоститься. Она знала, что первой не будет. Антонеску — заядлый холостяк, и дважды с одной женщиной его в ресторане ни разу не видели. Интересно, скольких он приглашал к себе в замок (у него есть замок под Сигишоарой) или в шикарную квартиру в престижнейшем районе столицы?
Может, пару сотен, а может, и никого. Обзаводиться семьей он явно не собирается, но Натальина стряпня может в корне изменить ситуацию. Иляна — ее очередь следующая — говорит, что приглашать его домой глупо и старомодно; лучше отдаться ему прямо тут, в кабинете, как она, Иляна, и собирается сделать.
Но мать уверяет, что Наталья готовит сармале[2]лучше всей их родни. Стоит мужчине отведать, и он будет ее.
— Да? — Антонеску поднял густую черную бровь.
Лучше бы он так не делал. Как он прекрасен, и какой дурой она себя чувствует.
— Я хотела бы вас пригласить к нам домой… на ужин. Когда вам будет удобно. — Ее сердце бешено колотилось. Он определенно должен видеть, как оно бьется, учитывая низкое декольте.
Полутемный кабинет огласила мелодичная трель.
— Извините. — Профессор достал из внутреннего кармана мобильник — последней модели, само собой. — Мне казалось, я его выключил.
Наталья прикидывала, стоит ли упоминать о сармале — или, может, расстегнуть еще одну пуговицу? Иляна точно бы расстегнула.
Профессор, увидев, кто его вызывает, переменился в лице.
— Мне очень жаль, но это важный звонок, я должен ответить. Может быть, вернемся к этому в другой раз?
Наталья зарделась просто потому, что он на нее смотрел… не ниже шеи, заметим.
— Да, конечно, — пролепетала она.
— И скажите, пожалуйста, остальным, — профессор нажал на кнопку, — что мне сегодня придется закончить консультации раньше обычного. Семейные обстоятельства.
Семейные… Так у него все-таки есть семья?
— Хорошо, сейчас передам. — Он ей доверился! Знай свое место, Иляна.
— Спасибо, — отозвался профессор, пока она пробиралась к выходу среди кожаной мебели и манускриптов, на много веков старше нее самой. У других преподавателей кабинеты голые, как партбюро, и такие же мрачные.
Она уже закрывала за собой дверь, и тут он сказал каким-то не своим голосом, по-английски:
— Что такое? Когда? Только не это.
Наталья взглянула на него, и сердце у нее всколыхнулось.
Не от радости, как бывало, когда он шел по коридору в аудиторию, а она подглядывала за ним, но от страха.
Его прекрасные глаза стали алыми. Как вода в душе, если бреешь ноги и случайно порежешься, но чтобы такое творилось с человеческими глазами?
Его взгляд проник сквозь блузку и лифчик в самые сокровенные области ее сердца.
— Выйди вон, — гаркнул он нечеловеческим, как позднее клялась Наталья матери, голосом.
Бледная как смерть, она выскочила к другим студентам, жаждущим профессорского внимания.
— Недурно, вижу, прошла консультация, — съехидничала Иляна и хотела войти сама, но дверь оказалась запертой, и на ее стук никто не ответил. — Свет не горит, — сообщила она, прижавшись к дверному матовому стеклу чуть ли не носом, — и его тоже не видно. По-моему… по-моему, он ушел.
