– Выпить не желаете?
– Нет, спасибо. Вы, кажется, обещали завязать?
– Обещания для того и придуманы, чтобы их нарушать. Особенно если это касается выпивки.
Владелец хижины делал вид, будто держит надо мной шефство, однако почти никак этого не показывал. Единственное – он сдавал мне хижину, которой сам пользовался только летом, позволял трапезничать на корпоративной вилле, располагавшейся неподалеку, и присылал время от времени служащих, которые наводили порядок, забирали грязное белье и тому подобное.
– Что вам здесь надо?
– Это – ваша мастерская?
– Мастерская на втором этаже. Там свет хороший, вот и выбрал, а сама-то комната в плохом состоянии – дети окончательно привели ее в негодность. Я хозяину пообещал, что только там и буду рисовать – все равно ремонт делать. Он сказал, мне все равно.
– Ну что ж, хотя бы одно обещание вы сдержали.
– Да просто возни много в другое место все перетаскивать.
Я оттянул колечко на пивной банке.
Последние четыре месяца пил без перерыва. У меня было шесть миллионов иен, так я их все промотал – на выпивку и женщин.
Был у меня свой угол, однокомнатная квартира в Токио – помнится, галерея мне ее сдавала. А в остальном – ни кола ни двора.
– Я хочу зарезервировать картину.
– Вы хотите купить чистый холст?
– Дошли слухи, что вы рисуете картину сотого формата. Я хочу, чтобы вы сделали мне такую же.
– Боюсь, точной даты вам не назову. Я не знаю, что с первой-то будет. Зачем обещать то, чего не сможешь выполнить?
– Плачу аванс в любом размере.
– В таких вопросах цену не назовешь.
– Я серьезно.
– Вложили бы деньги в недвижимость.
– Мне нужна картина.
– Вот когда я ее закончу, вы на нее посмотрите и тогда ради бога покупайте. Впрочем, когда все это произойдет, я сказать не могу.
– Вам неприятно, что кто-то хочет купить полотно, даже не взглянув на него. Это оскорбляет ваше достоинство?
– Я о себе не такого хорошего мнения.
Я глотнул пива. С наступлением темноты я привык пропускать пять-шесть стопочек виски.
– Сомневаетесь в своих силах?
– Перед пустым холстом ни один художник не уверен в своих силах. Если только он не гений.
– То есть вы не считаете себя гением?
Лет до двадцати пяти я отрабатывал технику: не заходил дальше набросков и копий. Бывало, стоял перед мольбертом, сколько мог держаться на ногах, но в те годы я был молод и быстро восстанавливал силы. В двадцать семь мне вдруг захотелось создавать свои полотна. Я рисовал все, что видел, все, что попадало под руку. Нью-йоркские высотки, окна домов, двери, стены, потолок своей квартиры, кровать, собственную руку. Три года я этим занимался, а потом вернулся в Японию.
– Я видела две работы, которые вы написали, выйдя из тюрьмы.
– А-а, вот вы о чем.
Обе приобрел владелец хижины; за каждую выложил по миллиону иен. Пока этих денег мне хватало на жизнь и краски. На текущие расходы уходило всего ничего.
– Хорошие картины. Хотела купить их, но владелец галереи отказал. Посоветовал договориться с вами на следующую.
Я работал над «соткой» в хижине и по уговору должен был продать ее хозяину через галерею. Так уж повелось в мире искусства, что посредником всегда выступает какая-нибудь галерея. Они забирают себе половину выручки.
Опять же через галерею владелец хижины купил мое время.
Мне было тридцать шесть, когда в начале лета я убил человека и меня посадили в тюрьму. Я отбыл три года. Образцовым заключенным меня не назовешь, но срок скостили, и я вышел на три месяца раньше.
– Не сочтите за грубость, но сейчас вы пишете куда лучше, чем до заключения.
– Покупайте через галерею.
– Мне сказали, что зарезервировать через галерею нельзя. Галерея продает только готовые работы.
– И получает свои пятьдесят процентов. Невероятно, согласитесь.
– Пока вы сидели в тюрьме, галерея продавала ваши картины. Они даже подготовили к вашему освобождению комнату и все, что нужно для рисования. Уж в чем-чем, а в черствости не упрекнуть, согласитесь.
– Пожалуй.
По выходе из тюрьмы я получил от галереи шесть миллионов иен. И еще отчитались за проданные полотна.
– Я так и думала.
– О чем вы?
– Редкому художнику нравится, когда кто-то встает на сторону галереи. В отсутствии здравого смысла вас не упрекнуть.
– Нечем тут гордиться.
– Вы разумны по мелочам. Расстраиваетесь из-за ерунды. Зато в серьезных вопросах, когда дело доходит до принципа, вы – борец.
– Может, и так.
– Как бы там ни было, я бы хотела зарезервировать вторую «сотку».
– Как хотите. В таких делах контрактов не составляют.
– Можно я посмотрю вашу нынешнюю работу?
– Пока что это пустой холст.
– От меня так просто не отделаешься. Я умею быть занудой.
– Заметно.
– Все равно своего добьюсь. Не мытьем, так катаньем.
– Это уже не назойливость, это страшно.
– Да, я такая.
Нацуэ Косуги вынула из пачки сигарету и прикурила от зажигалки «Картье».
– Говорят, до того, как переключиться на абстракции, вы писали натюрморты. Отчего столь разительная перемена?
Теперь, с сигаретой во рту, Нацуэ Косуги говорила более непринужденно. Она, словно специально выбрав подходящий момент, демонстрировала, что под деловым костюмом скрывается женщина.
– Художник правдив лишь на полотне.
– Абстракционист должен быть хорошим рисовальщиком, именно потому что пишет абстракции. И все равно вы как-то неожиданно переключились. Я видела ваши ранние полотна и поражалась вашему таланту рисовальщика. Отчего вы больше не пишете натюрморты?
– У меня и пейзажи были.
– Меня удивило, что вы не писали фигуры.
Нацуэ Косуги стряхнула пепел в хрустальную пепельницу. У нее были длинные тонкие пальцы с изысканным маникюром.
– Чем вы занимаетесь?
– У меня своя фирма. Мы занимаемся дизайном и уже приобрели кое-какую репутацию. Ну и с галереей тесно сотрудничаем.
– Пользуетесь своей привлекательностью?
– Привлекательность привлекательностью, а работа есть работа.
