«Хватит ребячиться, Оливия, — говорю я себе. — Возьми и позвони».
Нажимаю кнопки, слышу гудки. Один, два, три, четыре, пять… Включается автоответчик.
— Фил, это я. Прошу, свяжись со мной, как только получишь это сообщение.
Даю отбой и тупо гляжу на мобильник. Черт побери, какая дура! Придется звонить снова. Он не станет перезванивать, будет уверен, что я докучаю просто так. Я уже проходила через это, когда он бросил меня. Я звонила ему по поводу и без, в любое время суток, даже ночью — дети спят, две-три порции джин-тоника, и я ничего не могу с собой поделать. Сначала он отвечал, терпеливо пытался втолковать, что я должна «начать новую жизнь», смириться с тем, что наши отношения «естественным образом подошли к концу, исчерпали себя», а потом просто включил автоответчик. И всякий раз я испытывала унижение и боль, будто в открытую рану мне сунули перочинный нож. Теперь эта стадия позади, но свидетельство о разводе я получила только вчера, и, услышав сообщение, он непременно подумает, что у меня опять тот же бзик.
Хожу туда-сюда по коридору и делаю еще попытку.
— Фил, это снова я. Надо было сразу сказать, дело не во мне. Робби попал в больницу. С ним что-то случилось в городе. Не уверена, но он, наверное, выпил что-то не то. Больше пока ничего не знаю. Жду врача, сейчас вый дет и все расскажет.
Опускаю мобильник в сумку, стараюсь дышать как можно глубже. Вот так. Хоть это сделано. По крайней мере, он не сможет сказать, будто я утаиваю от него все, что связано с детьми. Выхожу из-за шкафа с лекарствами, пропускаю пожилую женщину, толкающую перед собой ходунки на колесиках в сопровождении медсестры. За ближайшими занавесками кто-то плачет в голос, кажется молодой человек.
— Зачем, что вы сделали?! — кричит он.
Женский голос пытается его успокоить.
Гляжу на сплошные двери кабинета реанимации и молю Бога, чтобы они поскорее открылись. «Что там сейчас происходит?» — эта мысль изводит меня. Регистраторша должна была выйти лет сто назад. Подумываю, не зайти ли самой, но, по правде говоря, страшновато. Я прекрасно знаю этот кабинет, знаю, что нередко происходит за этими дверями. И не хочу видеть Робби под дефибриллятором, не хочу испытать ужас, глядя, как его пытаются вернуть к жизни… Но что с ним случилось? Я даже этого не знаю. Около часа назад позвонил его друг Марк Кэмпбелл. Я сидела в ресторане, там был такой шум, что я и половины не поняла из того, что он наговорил. Да и вокруг него, слышно было в трубку, стоял галдеж. Смогла только понять, что он сейчас на Королевской Миле, возле какого-то паба, и что Робби потерял сознание. Эмили Джонс, их подружка, оказала первую помощь, потом приехала «скорая». Я попросила Марка подъехать к больнице, торопливо попрощалась со своим визави и как ошпаренная выскочила из ресторана. Сидя в такси, я нарисовала себе картину, будто Робби просто напился и его привезли в больницу, чтобы сделать промывание желудка. Теперь я в этом не уверена. Прошло столько времени, а он все лежит, и не в процедурной клетушке, а там, в палате реанимации, я уже места себе не нахожу, тревога все нарастает. И где же Марк? Вряд ли он тоже там, вместе с Робби. Он должен быть где-то неподалеку.
— Прошу вас! — слабо хрипит пожилой мужчина, сдвинув кислородную маску, и машет мне рукой. — Мне надо выпить…
— Мистер Дарси, у вас же катетер! — кричит медсестра через коридор из комнаты медперсонала.
Она выходит, в одной руке несколько папок, другой толкает перед собой тележку со стопками стерильного белья.
— Вам нельзя волноваться, расслабьтесь. — Она с улыбкой смотрит в мою сторону. — Вы уж простите его. Ждет, когда освободится койка наверху, но пока все заняты.
Это первая сестра, которая обращает на меня внимание, надо воспользоваться шансом.
— У меня сын в реанимации, а регистраторша пошла за врачом и все не возвращается, — говорю я. — Пять минут уже прошло, а ее нет.
— Там есть еще одна дверь. Наверное, вышла через нее.
— А-а, понятно… Извините. — Я топаю за ней несколько метров по коридору. — Вы, случайно, не знаете, что там с моим сыном?
— Робби Сомерсом?
— Да.
— Сейчас выйдет доктор Уокер. Он как раз им занимается.
— Так, значит, с ним все в порядке?
— Да-да, почти.
— Ну, слава богу! — Отлегло от сердца. Облегченно вздыхаю, в первый раз после телефонного звонка. Решаюсь задать еще вопрос: — С ним в «скорой» приехал его друг. Не знаете, где он может быть?
— Ему сделалось нехорошо, вышел подышать свежим воздухом. Кажется, мальчишки оба слегка перебрали. — Она округляет глаза. — А то еще чего похуже.
— Еще чего похуже?
Сердце снова сжимается.
— Подождите доктора Уокера, он вам все расскажет.
Я семеню вслед за ней, и она говорит на ходу:
— Вашему Робби повезло. Висел на волоске. — Открывает дверь комнаты для родственников, и мы входим. — Врач будет буквально через минутку. Хотите кофе?
Сажусь на стул, красный кожзаменитель подо мной возмущенно скрипит. Комната выкрашена желтоватыми белилами с каким-то простеньким рисунком по всей стене через равные интервалы. В углу холодильник, рядом столик с подносом, на котором стоит чайник и несколько чашек. На другом низеньком столе посередине две аккуратные стопки журнала «Нэшнл джиографик». Ковер на полу со сложным узором из синих, зеленых и желтых цепочек. Я тупо разглядываю его и размышляю над странными словами сестры «а то еще чего похуже». И скоро делаю вывод, что она имела в виду только одно: наркотики. Робби отключился из-за наркотиков.
Когда до меня это доходит, я теряюсь. Мысли разбегаются, в мозгу ярким неоновым светом сияют слова: «экстази», «кокаин» «бутират», «героин». Слова страшные, слова опасные, слова зловещие. Все подростки любят пробовать всякую дрянь, экспериментировать, но неужели Робби у меня настолько глуп, чтобы принимать наркотик, от которого можно лишиться чувств? Тем более совсем недавно, с месяц назад, мы с ним беседовали о наркотиках. По телевизору была передача о вредных для здоровья зельях, и потом у нас состоялся разговор, как мне показалось, честный и открытый, про опасности, которые таят в себе некоторые препараты. Он уверял меня, что наркотики его не интересуют. Да, пару раз он курил марихуану, однажды принял экстази на какой-то вечеринке, но ему не понравилось; а что касается сильных наркотиков, то они, как Робби сам сказал, для неудачников. Помню, я была совершенно уверена в искренности сына. Возможно, он и был искренен. Но не исключено, что недавно что-то случилось и он изменил свое мнение. Не знаю, что конкретно, зато знаю: если он поссорится с другом или его отвергнет девчонка, вряд ли он мне расскажет.
— Вот он, получите.
Это возвращается давешняя сестра, а с ней Марк Кэмпбелл, друг Робби.
— Подождите меня здесь. Пойду узнаю, скоро ли врач.
Лицо у Марка испуганное. Он тяжело дышит, в темных глазах тоска, пальцы теребят край футболки. Его мама — моя лучшая подруга, и я знаю его с рождения. Встаю, обнимаю его и только теперь замечаю, что футболка его беспокоит потому, что на ней большое пятно крови.
