Алхимик взял в руки книгу, которую принескто-то из путников. Книга была без обложки, но имя автора он нашел — ОскарУайльд — и, перелистывая ее, наткнулся на историю Нарцисса.
Алхимик знал миф о прекрасном юноше, которыйцелыми днями напролет глядел на свое отражение в ручье, любуясь своей красотой.В конце концов, заглядевшись, он упал в воду и захлебнулся. На берегу же выросцветок, названный в память погибшего.
Но Оскар Уайльд рассказывал эту историюпо-другому.
«Когда Нарцисс погиб, нимфы леса — дриады —заметили, что пресная вода в ручье сделалась от слез соленой.
— О чем ты плачешь? — спросили у него дриады.
— Я оплакиваю Нарцисса, — отвечал ручей.
— Неудивительно, — сказали дриады. — В концеконцов, мы ведь всегда бежали за ним вслед, когда он проходил по лесу, а ты —единственный, кто видел его красоту вблизи.
— А он был красив? — спросил тогда ручей.
— Да кто же лучше тебя может судить об этом? —удивились лесные нимфы. — Не на твоем ли берегу, склонясь не над твоими ливодами, проводил он дни?
— Я плачу по Нарциссу, хотя никогда непонимал, что он — прекрасен.
Я плачу потому, что всякий раз, когда онопускался на мой берег и склонялся над моими водами, в глубине его глазотражалась моя красота».
«Какая чудесная история», — подумал Алхимик.
Часть первая
Юношу звали Сантьяго. Уже начинало смеркаться,когда он вывел своих овец к заброшенной полуразвалившейся церкви. Купол еедавно обвалился, а на том месте, где была когда-то ризница, вырос огромныйсикомор.
Он решил заночевать там, загнал черезобветшавшую дверь своих овец и обломками досок закрыл выход, чтобы стадо невыбралось наружу. Волков в округе не было, но овцы иной раз разбредались, такчто целый день приходилось тратить на поиски заблудшей овечки.
Сантьяго расстелил на полу свою куртку, подголову подложил книгу, которую недавно прочел, и улегся. А перед тем какзаснуть, подумал, что надо бы брать с собой книги потолще: и чтения хватит набольший срок, и подушка получится пышней.
Он проснулся, когда было еще темно, и сквозьдырявую крышу увидел, как блещут звезды.
«Еще бы поспать», — подумал Сантьяго. Емуприснился тот же сон, что и на прошлой неделе, и опять он не успел досмотретьего до конца.
Он поднялся, выпил глоток вина. Взял свойпосох и стал расталкивать спящих овец. Однако большая их часть проснулась в тотсамый миг, когда и он открыл глаза, будто какая-то таинственная связьсуществовала между ним и овцами, с которыми он уже два года бродил с места наместо в поисках воды и корма. «Так привыкли ко мне, что выучили мои привычки»,— сказал он про себя. Потом поразмыслил немного и решил, что, может быть, всенаоборот: это он научился применяться к овечьему распорядку.
Однако иные овцы вставать не спешили. Сантьягодотрагивался до них кончиком посоха, окликал каждую по имени — он был уверен,что они отлично понимают все, что он говорит им. И потому он иногда читал имвслух то, что ему особенно нравилось в книжках, или рассказывал, как одинокажизнь пастуха, как мало в ней радостей, или делился с ними новостями,услышанными в городах, по которым ему случалось проходить.
Впрочем, в последнее время говорил Сантьяготолько об одном: о девушке, дочке торговца, жившей в том городе, куда он долженбыл прийти через четыре дня. Он видел ее только однажды, в прошлом году.Лавочник, торговавший сукном и шерстью, любил, чтобы овец стригли прямо у негона глазах — так будет без обману. Кто-то из приятелей Сантьяго указал ему этулавку, и он пригнал туда своих овец.
* * *
«Хочу продать шерсть», — сказал он тогдалавочнику.
А у прилавка толпился народ, и хозяин попросилпастуха подождать до обеда. Сантьяго согласился, сел на тротуар, достал иззаплечной котомки книжку.
— Вот не думала, что пастухи умеют читать, —раздался вдруг рядом с ним женский голос.
Он поднял голову и увидел девочку — истуюандалусийку по виду: волосы черные, гладкие и длинные, а глаза такие, как умавров, покоривших в свое время Испанию.
— Пастухам незачем читать: овцы научатбольшему, чем любая книга, — отвечал ей Сантьяго.
Так слово за слово они разговорились и провелив беседе целых два часа. Она рассказала ему, что приходится лавочнику дочерью ичто жизнь у нее скучная и дни неотличимы один от другого. А Сантьяго ейрассказал о полях Андалусии, о том, что слышал в больших городах, по которым пролегалего путь. Он рад был собеседнице — не все же с овцами разговаривать.
— А где же ты выучился читать? — спросила она.
— Где все, там и я, — ответил юноша. — Вшколе.
— Отчего ты, раз знаешь грамоте, пасешь овец?
Сантьяго, чтобы не отвечать на этот вопрос,чем-то отговорился: уверен был, что она все равно его не поймет. Он всерассказывал ей о своих странствиях, и мавританские ее глазки от удивления тошироко раскрывались, то щурились. Время текло незаметно, и Сантьяго хотелось,чтобы день этот не кончался никогда, чтобы лавочника одолевали покупатели ичтобы ждать стрижки пришлось бы дня три. Никогда прежде не случалось емуиспытывать такого, как в эти минуты, — ему захотелось остаться здесь навсегда.С этой черноволосой девочкой дни не были бы похожи один на другой.
Однако пришел ее отец и велел остричь четыреховец. Заплатил сколько положено и сказал, чтобы Сантьяго пришел через год.
* * *
И вот теперь до назначенного срока оставалосьвсего четыре дня. Он радовался предстоящей встрече и в то же время тревожился:а вдруг девочка уже позабыла его? Много пастухов гонит через их городок своистада.
— Это неважно, — сказал он своим овцам. — Я тожевидел других девчонок в других городах.
Но в глубине души он сознавал, что это оченьдаже важно. И у пастухов, и у моряков, и у коммивояжеров всегда есть одингород, где живет та, ради которой можно поступиться радостью свободно бродитьпо свету.
