потупил взгляд. Он понял, что это камешек в его огород.
Родионов замолчал. Он, как всегда, говорил тихо, но убедительно. На руках семидесятилетнего старика еще виднелись шрамы от цепей царской каторги. Просто удивительно, что нынешние власти каким–то образом упустили старика из виду, не то продолжил бы он тяжкий путь с тысячами таких же заключенных служителей церкви.
Между тем, Антон Миллер обратился к Олегу: — О чем же сегодня говорили в проповеди?
— О чем? — Олег сосредоточился, вспоминая. — Не может быть членом общины человек, который крещен в другой церкви или втайне от властей. Такие люди не могут также участвовать в Вечере Господней. Один из членов братского совета церкви мотивировал эти ограничения тем, что такие люди, будто внебрачные дети, которых хотят подбросить церкви, и поэтому они не могут быть признаны.
— И как же отнеслись к этому участники богослужения? — допытывался Миллер.
— Как? Одни смущенно молчали, другие, едва сдерживая гнев, пытались возразить, что это не единоспасающая церковь и потребовали объяснить, за что были отлучены девять членов хора и регент. После этого стало довольно шумно. Но тут встал пастор и вместо слов благословения сказал: «Давайте–ка лучше разойдемся по домам». Регент и певчие начали собирать ноты, но многие стали просить их не покидать служение. Тут с кафедры раздался недружелюбный голос: «Нечего им здесь делать, а тот, кто без них не может обойтись, волен последовать за ними».
Все замолчали. Никто не решался прервать наступившую тишину. Осмелившись, Олег спросил, обращаясь к трем старшим братьям:
— Я слышал, что подобное происходит и в других церквах. Что же будет с христианами? Посоветуйте же нам что–нибудь!
Ответа не последовало, и он продолжил:
— Тихон просто стоит в стороне от всех дел церкви. И другие братья и сестры сидят также дома и даже в воскресенье шатаются по базару вместо того, чтобы посещать богослужение. Что же нам делать с церковью?
Олег искренне стремился учиться у своих старших братьев. Они были для него образцом для подражания, и теперь он с нетерпением ждал от них совета.
Родионов задумчиво продолжил его высказывание:
— Да, положение среди верующих и впрямь внушает опасение. Возможно, это уже последняя атака темных сил на Церковь Христову в нашей стране. Но как ее выдержать, как уберечь единство евангельских христиан–баптистов? Хотя в истории Церкви были периоды и более суровых испытаний, но духовное состояние христиан было лучше. Мы стареем и скоро уйдем из земной жизни, а вы призваны продолжить наше служение. Я прошу вас, невзирая на все трудности, никогда не допускайте раздора между верующими. Разногласия незамедлительно приведут к расколу и разделению церкви. Трудно сказать, чем все это может обернуться. Правда, из раскола возникало и обновление. Но неизбежные склоки и пересуды бросят тень на жизнь обеих групп и, в конце концов, уйдет то благословение, ради которого и произошло разделение. В результате пострадает дело благовествования.
Родионов видел выход из создавшегося положения в том, что молодые христиане должны объединиться в молитве за духовное обновление и пробуждение внутри самой Церкви. По его мнению, только Святой Дух может стать причиной пробуждения, которое в силах разрушить все ограничения и в состоянии выдворить из церквей посаженных властями марионеток. Это пробуждение могло бы вызвать обновление и в Совете ЕХБ.
— Возможно, многим пришлось бы снова отправиться за решетку и даже заплатить за Божье дело своей жизнью, — продолжал он. — Но при высокой духовности и самоотверженности страдания несут надежду и спасение. Могло случиться и иное, если бы противники «Нового устава» своим воинственным поведением спровоцировали бы волну преследований. В этом случае я не сваливал бы ответственности за это на Духа Святого.
— Тюрьмы и лагеря скоро вновь наполнятся христианами, — сказал Антон Миллер.
— Как бы там ни было, — заявил Тихон, — а мы с детьми больше на богослужения не ходим. Читать Библию и молиться мы можем и дома, причем, так же хорошо, как и в церкви, а может, и лучше. Но именно за это я готов пойти и в тюрьму.
«Но ведь по Слову Господнему нельзя пренебрегать собраниями, — размышлял Родионов. — Нельзя пренебрегать и общением с другими искренне верующими христианами. Где же те братья и сестры, которые не посещают больше богослужений? Как они проводят свое время? За чтением Библии? Осмелюсь усомниться в этом. Взять на себя страдания — дело нехитрое. Вопрос в том, будет ли оно страданием во имя Христа».
Старики и молодые по–прежнему молчали. Вновь заговорил Антон Миллер.
— И я почти не хожу в церковь, — сказал он. — Стар стал, трудно уже. Мы тоже дома молимся и читаем Библию. То, что Алексей Алексеевич сказал о страданиях, очень важно. Только немногие готовы пойти путем страданий. Кто отважится плыть против течения? Наверное, проще плыть по течению, лишь дома, перед женой проявляя свое несогласие. Тот, кто, ударяя себя в грудь, кичится своей готовностью принять страдания, менее всего способен идти путем земной жизни Иисуса Христа.
Старик Миллер был человеком новым. Он совсем недавно переехал сюда со своей женой Эммой из Мурманска. Миллер никому не рассказывал о многих годах, проведенных им в исправительно–трудовых лагерях Заполярья, но по его высказываниям, умению дать единственно верный совет и точному цитированию Библии люди могли угадать в нем одаренного проповедника. Здоровье Миллера было подорвано, и он едва управлялся со своими недугами.
— Мы, — Родионов сделал жест в сторону двух других стариков, — мы больше не перенесем исправительных лагерей. Но где же молодые, способные взять на себя и трудности, и лишения?
На коленях Лидии по–прежнему лежала раскрытая книга, но она ее уже давно не читала, увлекшись беседой присутствующих. В комнате стало прохладно. Она встала, подошла к окну, намереваясь закрыть створку окна, как вдруг из ее груди вырвался непроизвольный выкрик:
— Там кто–то есть, посмотрите же, вон кто–то убегает!
Одним прыжком Тихон оказался у окна и увидел исчезнувшую в темноте широкую спину человека, который быстро исчез за углом дома.
— О Господи, — запричитала Лидия. — Да он же весь вечер стоял под окном и все слышал!
Все почувствовали некоторую обеспокоенность, ведь присутствие незнакомца под окнами дома могло значить лишь то, что за Тихоном и его домом установлена слежка. Родионов и Миллер тоже ощущали на себе внимание со стороны спецслужб.
Третий из старших братьев, Эмиль Геллер, молчавший все время, сказал, наконец, на своем плохом
