— «Дарвин эворд», — объяснил тот. — Рашн бэнд. Сингер — мо́я дзевчина. Май герл. Женя. Я ее… — он изобразил жестом. — Йемал…
— Лай, — хмыкнул Яцек. «Врешь».
Что интересно, Кирилл и сам не знал, врет он или нет.
«Мо́я дзевчина»… Ну-ну.
— Где находился с сентября прошлого года по этот май?
— В Великобритании.
— С какой целью?
Кирилл вздохнул:
— С познавательной…
Снова украдкой попытался потереть саднящие запястья. Звякнуло.
— Что там делал?
— Жил. Работал.
Про табуретку, привинченную к полу, оказывается, правда. Неприятно голое, с минимумом мебели помещение — видимо, специально для допросов. Духота, словно усиливаемая щедрым солнцем за окном — без штор, но с фигурной, крашенной белым решеткой.
— Где работал?
— На стройке. На дорожных работах. В прачечной.
— Легально? Имел разрешение?
Кирилл втянул в себя все еще скапливающуюся во рту, вкусом напоминающую теплый лед кровь:
— Не имел.
— Как был выдворен?
— В нашем общежитии проверяли документы. Увидели, что у меня виза туристическая, и та просрочена…
У рослого грузного опера широкое щекастое лицо, которое казалось бы даже добродушным, если б не застывшее на нем неприятное безволие, не мутновато-бессмысленные глазки.
— Когда тебе выдали визу?
— В прошлом э-э… июле…
— Почему тогда уехал в сентябре?
— Летом работал.
— Где?
— В Москве. В коллекторском агентстве. Вне штата.
— Каком агентстве?
— «КомБез». «Агентство коммерческой безопасности».
— Скрипучей бритвой щек мешочки брея… — бормотал Кирилл, полоща «жиллетт» под бесконтрольно меняющей температуру, норовящей перекрутиться шнурком струей, и снова с отвращением принимаясь за потрескивающую стерню. — Хрипучий брюшковатый обормот…
— Он думает, что убивает время, — подхватил Юрка, шлепая мимо ванной на кухню. — Но время знает, что наоборот…[2]Слышь, че пишут…
— Где?
— В Сети. Какие-то эксперты предсказывают, что у нас тоже кризис будет. Еще хуже, чем у америкосов. Нефть типа падает и дальше будет падать, ниже пятидесяти упадет…
— Враги это пишут, — Кирилл с клацаньем бросил бритву в стакан, выкрутил ручку на холодную до отказа и стал плескать на морду. — Это все пиндосами проплачено… — объяснил он самому себе, закрывая воду и сдергивая с держателя полотенце.
— А прикинь, правда, — Юрис брякнул дверцей холодильника. — Лопнет бубль, «бентли» будут распродавать за копейки, в бывших бутиках откроются секонды… Закат гламура, конец прекрасной эпохи…
— Ну, прикупишь себе «бентлю»… за копейки… — Кирилл принюхался к сырому полотенцу и кинул его в мусорную корзину. — Если кризис до кучи по фотостокам не лупанет… — он зевнул, помотал дурной башкой, выключая свет в ванной. — Ты не парься: понты у нас не переведутся никогда. Эпоха тут ни при чем. И цена барреля… — в открытое окно кухни наносило дворовые звуки и запах жареной картошки. — Как будто пальцы — они только от стабильности растопыриваются… Че, забыл все эти «благотворительные круизы» начала девяностых с блюющими спонсорской икрой попсюками — когда трупы пенсионеров примерзали к полам неотапливаемых хрущоб?..
Хома метнул в мусорник звякнувшую пробку и протянул ему очередную бутылку чешского лицензионного. Кирилл отрицательно помотал головой: хватит, на работу же надо.
«Понты — они от пустоты, — механически думал он, снимая с подставки гулко булькающий электрочайник и неловко хватая губами его носик. — Надуть ведь можно только что-то полое…»
— Я это к чему, — Юрка понес пиво в комнату. — Ты не спеши бросать свой дерьмосборник.
Шутки по поводу коллектора, которым Кирилл стал с началом своей работы на агентство по востребованию долгов, за полгода вошли в нейтральный речевой обиход.
— Почему? — Кирилл в комнате подозрительно приглядывался к поднятой с кресла майке.
— Ну так помнишь, о чем мы вчера звездели, пока эти козы не появились? — Юрис уселся за компьютер. — Весь миддл-класс наш — он же в кредит живет…
Кирилл швырнул тряпку обратно и пошел в спальню; хмурился, вспоминая. («…Миддляк — он по определению должен быть доволен собой и жизнью. Но наш миддляк, доморощенный, так свирепо демонстрирует себе и всем свое довольство, что ни хрена я ему не верю! Чего они с такой жадностью хватают все эти приметы зажиточности, от „пассата“ до холодильника — в кредит, все в кредит, как расплачиваться, неважно: лишь бы было, прямо сейчас?.. А потому что только глядя на эту тачку и на этот холодильник он сам способен поверить в то, что он — миддл…») Да, что-то звездели… Он вытащил из шкафа свежую, попахивающую стиральным порошком майку и нырнул в нее влажной нечесанной башкой.
— А прикинь — в натуре кризис? — Хома в большой комнате деловито клацал мышкой. — Повышибают их из своих офисов — они платить по кредитам перестанут. Вам, коллекторам — самое раздолье…
Нам, коллекторам… Это он меня подкалывает или правда агитирует за такую карьеру? Занялся бы сам этой байдой… фотохудожник хренов… Натянув носки, Кирилл шарил глазами по спальне.
— Поехали лучше в Лондон… — вернулся он обратно. Юрис сидел спиной к нему: правая ладонь на мышке, левая на пивном горлышке. — На хрена я визу делал?..
За визу спасибо стоило сказать Юркиным приятелям-британцам, приславшим Кириллу приглашение. С ними рижанин Хома познакомился через приятелей латвийских, уехавших на острова в общем гастарбайтерском потоке из вступившей в ЕС Прибалтики.
— Ну съездить-то съездим. А что будешь делать, когда вернешься? Или ты собирался там остаться нелегалом?
«Это вряд ли… — думал Кирилл, озабоченно озирая раззявившуюся на полу фотосумку, закиданное одеждой кресло, составленные у стены пустые пивные бутылки. — Как ни мало нравится мне препираться с неплательщиками, сомневаюсь, что собирать клубнику в Скотландии — сильно более творческое занятие…»
— Слышь, ты котлов моих не видел? — спросил он.
— Так ты че, не помнишь? — ухмыляющийся Хома обернулся от широкого, как биллборд, Риткиного монитора.
Кажется, Кирилл помнил. Из пьяного тумана извлекалась картинка, на которой никаких девок уже не было, джентльмены догонялись вискарем у реки с видом на церетелевского Петра и гигантские синие буквы «МегаФон» на крыше ЦДХ, и он, размахивая своими решительно содранными с запястья «Тиссо», объяснял громко и матерно, где именно видал все эти барские подачки…
