— Не пропускает ни единого дня… Случись со мной такое в ее возрасте, ни один из моих родственничков и задницы от стула не оторвет.
Вторая сестра негромко и коротко рассмеялась, целиком разделяя мнение начальницы. Некоторое время они стояли молча, погрузившись в сугубо свои, но одинаково страшные мысли о собственном, пока еще очень далеком будущем.
— Интересно, слышит ли она то, что говорит сын? — спросила через некоторое время вторая сестра.
— Каких-либо оснований считать, что пациентка не слышит, у нас нет. В результате инсульта женщину разбил паралич, и она утратила дар речи, но, насколько нам известно, все остальные органы чувств пока в порядке.
— Боже… Я предпочла бы умереть. Ты только представь… быть пожизненно заточенной в собственное тело.
— По крайней мере у нее есть он, — сказала старшая сестра. — Он каждый день приносит книги, читает ей, а затем сидит примерно час, поглаживая мать по волосам и что-то шепча. Хорошо, что у нее осталось хоть такое утешение.
Вторая сестра согласно кивнула и печально вздохнула.
Старая женщина и ее сын даже не подозревали, что за ними наблюдают. Она лежала неподвижно на спине, и сидящий рядом с ней на стуле сын видел ее не лишенный некоторого аристократизма профиль — высокий лоб и орлиный нос. Время от времени из уголков ее тонких губ начинала течь слюна, и сын промокал струйки сложенным вчетверо носовым платком. Он снова погладил ее по волосам и, склонившись так, что его губы почти касались уха, что-то прошептал. От дуновения воздуха волосы на ее виске чуть шевелились.
— Я сегодня еще раз говорил с доктором, мама, и он сказал, что твое состояние стабильно. Ведь это хорошо, Мутти, не так ли? — Зная, что ответить мамочка не может, сын без какой бы то ни было паузы продолжил: — Доктор говорит, что после первого тяжелого удара ты перенесла серию вторичных, небольших кровоизлияний… Они-то и причинили тебе больше всего вреда. Доктор сказал, что опасность новых ударов миновала и состояние не ухудшится, если я обеспечу тебе непрерывное лечение и уход. — Он помолчал немного, а затем медленно произнес: — Это означает, что у меня появилась возможность перевезти тебя домой. Когда я ему это сказал, он не обрадовался. Но ведь ты же не хочешь, Мутти, чтобы за тобой ухаживали чужие люди? Я сказал об этом доктору. Я сказал ему, что дома с родным сыном тебе будет гораздо лучше. Я заверил его, что обеспечу тебе уход на те часы, когда буду на работе, а все остальное время… а все остальные часы сам стану заботиться о тебе. Ведь ты позволишь мне это, не так ли? Я сказал ему, что в недавно купленной мной маленькой уютной квартирке тебя сможет навешать медицинская сестра. Доктор говорит, что я, если не передумаю, смогу забрать тебя к концу месяца. Разве это не замечательно?
Сын замолчал, позволяя мамочке глубже проникнуться этой мыслью. Он внимательно смотрел в выцветшие серые глаза на неподвижном лице, пытаясь уловить хоть какое-то движение мысли. Но если старая женщина и испытывала в этот момент какие-то эмоции, то прорваться наружу они так и не смогли. Он придвинулся еще ближе к кровати — ножки стула при этом заскрипели на полированном больничном полу — и продолжил:
— Мы оба, конечно, знаем, что все будет совсем не так, как я обещал доктору. — Сын по-прежнему говорил ласково и успокаивающе. — Но ты же понимаешь, что я не мог сказать ему о другом доме… нашем доме. Я не мог сообщить ему, что на самом деле ты будешь целыми днями валяться в собственном дерьме. Не мог я сказать ему и о том, что часами буду изучать, насколько сохранилась в тебе способность ощущать боль. Согласись, Мутти, что я не мог поделиться этими мыслями с достойным эскулапом. — Он коротко, как-то по-детски рассмеялся и произнес: — Не думаю, что доктор разрешил бы мне взять мамочку домой, зная, что ее там ожидает. Но не тревожься, я ему этого не скажу, и если не скажешь ты, то… впрочем, подобное вряд ли возможно. Ведь ты ничего не скажешь ему, Мутти, не так ли? Господь обездвижил тебя, мама, и заткнул тебе рот. Это был знак свыше. Сигнал для меня.
Голова старой женщины оставалась неподвижной, но одинокая слеза, появившись в уголке глаза, покатилась по изборожденной морщинами коже виска. Еще сильнее понизив голос, сын продолжил заговорщицким тоном:
— Ты и я будем вместе. Только ты и я. Больше ни единой души. И мы будем говорить о прошедших днях. О том времени, которое провели в нашем большом старом доме. О тех годах, когда я был ребенком. Я был тогда слаб, а ты — сильна. — Его шепот перешел в шипение, и яд капал в ухо больной женщины. — Я снова сделал это, Мутти. Еще одна. Как и три года назад. Но поскольку Бог заключил тебя в темницу твоего омерзительного тела, ты на сей раз не сможешь вмешаться. Теперь ты не в силах меня остановить, и я буду продолжать и продолжать. Пусть это останется нашей маленькой тайной. Ты увидишь конец, мамочка. Обещаю. Но пока это только начало…
Стоявшие в коридоре медсестры не могли знать истинное содержание беседы между сыном и матерью. Женщины наблюдали картину, являвшую собой образчик вечной преданности. Размышляя об угасающей женщине и бесконечности сыновней любви, они отправились измерять температуру, поправлять постели и разносить лекарства — одним словом, делать все то, что и полагалось делать дежурным медсестрам.
Глава 3
4.30, среда 17 марта. Полицайпрезидиум, Гамбург
На смену свежему и ясному утреннему небу со стороны Северного моря приползли пропитанные водой, белесые облака, капли дождя застучали по стеклам, и Фабелю показалось, что из городского парка Винтерхудер за окном природа вдруг высосала все краски.
За столом напротив Фабеля сидели два человека: Мария и массивный, сурового вида мужчина лет за пятьдесят. Под короткой черной, с серебром, щетиной волос поблескивала кожа черепа. Криминальобер-комиссар Вернер Мейер дольше всех работал в команде Фабеля. Младший по рангу, но старший по выслуге лет, Вернер Мейер был не только коллегой Фабеля, но и другом. А иногда Вернеру приходилось выступать и в роли наставника. Вернер был в том же чине, что и Мария Клее, и они вдвоем служили главной опорой для Фабеля. Однако вторым номером в команде все же считался Вернер Мейер. Он обладал несравнимо большим практическим опытом, нежели Мария, хотя эта женщина в свое время считалась одной из лучших студенток юридического факультета университета и слыла образцовой слушательницей как Высшей школы полиции, так и Полицейской академии Гамбурга. Несмотря на крутой вид и внушительные габариты, Вернер отличался методичностью и тщательным подходом к деталям. Он всегда действовал «по инструкции» и частенько сдерживал шефа, когда тот чрезмерно увлекался, следуя голосу «интуиции». Вернер всегда считал себя единственным партнером Фабеля, и чтобы привыкнуть к совместной работе с Марией, ему потребовалось много времени, а всей команде — пережить ряд драматических событий.
Но в конечном итоге все получилось так, как и должно было быть. Фабель объединил Вернера и Марию именно из-за их непохожести. Эти люди принадлежали к разным поколениям полицейских и, объединив усилия, оказались отличным сочетанием опыта и знания, теории и практики. Но более всего их роднила одна общая черта, а именно их бесконечная и полная преданность своей работе в Комиссии по расследованию убийств.
