– А ну тебя! Убирайся вон! Я, признаться, думала, что тысбежишь с уроков купаться. Так и быть, на этот раз я тебя прощаю. Не так тыплох, как кажешься.
Она и огорчилась, что проницательность обманула ее на этотраз, и обрадовалась, что Том хоть случайно вел себя хорошо.
Тут вмешался Сид:
– Мне показалось, будто вы зашили ему воротник белой ниткой,а теперь у него черная.
– Ну да, я зашивала белой! Том!
Но Том не стал дожидаться продолжения. Выбегая за дверь, онкрикнул:
– Я это тебе припомню, Сидди!
В укромном месте Том осмотрел две толстые иголки, вколотые влацканы его куртки и обмотанные ниткой: в одну иголку была вдета белая нитка, вдругую – черная.
– Она бы ничего не заметила, если бы не Сид. Вот черт! Тоона зашивает белой ниткой, то черной. Хоть бы одно чтонибудь, а то никак неуследишь. Ну и отлуплю же я Сида. Будет помнить!
Том не был самым примерным мальчиком в городе, зато оченьхорошо знал самого примерного мальчика – и терпеть его не мог.
Через две минуты, и даже меньше, он забыл все своинесчастия. Не потому, что эти несчастия были не так тяжелы и горьки, какнесчастия взрослого человека, но потому, что новый, более сильный интересвытеснил их и изгнал на время из его души, – совершенно так же, как взрослыезабывают в волнении свое горе, начиная какое-нибудь новое дело. Такой новинкойбыла особенная манера свистеть, которую он только что перенял у одного негра, итеперь ему хотелось поупражняться в этом искусстве без помехи.
Это была совсем особенная птичья трель – нечто вродезаливистого щебета; и для того чтобы она получилась, надо было то и делодотрагиваться до неба языком, – читатель, верно, помнит, как это делается, еслибыл когда-нибудь мальчишкой. Приложив к делу старание и терпение, Том скороприобрел необходимую сноровку и зашагал по улице еще быстрей, – на устах егозвучала музыка, а душа преисполнилась благодарности. Он чувствовал себя, какастроном, открывший новую планету, – и, без сомнения, если говорить о сильной,глубокой, ничем не омраченной радости, все преимущества были на сторонемальчика, а не астронома.
Летние вечера тянутся долго. Было еще совсем светло. ВдругТом перестал свистеть. Перед ним стоял незнакомый мальчик чуть побольше егосамого. Приезжий любого возраста и пола был редкостью в захудалом маленькомгородишке Сент-Питерсберге. А этот мальчишка был еще и хорошо одет – подуматьтолько, хорошо одет в будний день! Просто удивительно. На нем были совсем новаяфрантовская шляпа и нарядная суконная куртка, застегнутая на все пуговицы, итакие же новые штаны. Он был в башмаках – это в пятницу-то! Даже галстук у негоимелся – из какой-то пестрой ленты. И вообще вид у него был столичный, чего Томникак не мог стерпеть. Чем дольше Том смотрел на это блистающее чудо, тем вышеон задирал нос перед франтом-чужаком и тем более жалким казался ему егособственный костюм. Оба мальчика молчали. Если двигался один, то двигался идругой – но только боком, по кругу; они все время стояли лицом к лицу, не сводяглаз друг с друга, Наконец Том сказал:
– Хочешь, поколочу?
– А ну, попробуй! Где тебе!
– Сказал, что поколочу, значит, могу.
– А вот и не можешь.
– Могу.
– Не можешь!
– Могу.
– Не можешь!
Тягостное молчание. После чего Том начал:
– Как тебя зовут?
– Не твое дело.
– Захочу, так будет мое.
– Ну так чего ж не дерешься?
– Поговори еще у меня, получишь.
– И поговорю, и поговорю – вот тебе.
– Подумаешь, какой выискался! Да я захочу, так одной левойтебя побью.
– Ну так чего ж не бьешь? Только разговариваешь.
– Будешь дурака валять – и побью.
– Ну да – видали мы таких.
– Ишь вырядился! Подумаешь, какой важный! Еще и в шляпе!
– Возьми да сбей, если не нравится. Попробуй сбей – тогдаузнаешь.
– Врешь!
– Сам врешь!
– Где уж тебе драться, не посмеешь.
– Пошел к черту!
– Поговори еще у меня, я тебе голову кирпичом проломлю!
– Как же, так и проломил!
– И проломлю.
– А сам стоишь? Разговаривать только мастер. Чего же недерешься? Боишься, значит?
– Нет, не боюсь.
– Боишься!
– Нет, не боюсь.
– Боишься!
Опять молчание, опять оба начинают наступать боком, косясьдруг на друга. Наконец сошлись плечо к плечу. Том сказал:
– Убирайся отсюда!
– Сам убирайся!
– Не хочу.
– И я не хочу.
Каждый стоял, выставив ногу вперед, как опору, толкаясь изовсех сил и с ненавистью глядя на соперника. Однако ни тот, ни другой не могодолеть. Наконец, разгоряченные борьбой и раскрасневшиеся, они осторожноотступили друг от друга, и Том сказал:
– Ты трус и щенок. Вот скажу моему старшему брату, чтоб онтебе задал как следует, так он тебя одним мизинцем поборет.
– А мне наплевать на твоего старшего брата! У меня тоже естьбрат, еще постарше. Возьмет да как перебросит твоего через забор! (Никакихбратьев и в помине не было.)
– Все враки.
– Ничего не враки, мало ли что ты скажешь.
Большим пальцем ноги Том провел в пыли черту и сказал:
– Только перешагни эту черту, я тебя как отлуплю, что своихне узнаешь. Попробуй только, не обрадуешься.
Новый мальчик быстро перешагнул черту и сказал:
– Ну-ка попробуй тронь!
– Ты не толкайся, а то как дам!
– Ну, погляжу я, как ты мне дашь! Чего же не дерешься?
– Давай два цента, отлуплю.
