Реми вышел.
— Господин Реми, — продолжил комиссар, — думаю, нет нужды представлять вам профессора Ларивьера, знаменитого практикующего врача с медицинского факультета.
Реми поклонился. Кто в Руане не знал — по крайней мере, понаслышке — о докторе Ларивьере?
— С одним из своих коллег из Невшателя, доктором Каниве, — сообщил Делевуа, — доктор Ларивьер был срочно вызван позапрошлой ночью в город Ионвиль-лʼАббэи, в восьми лье отсюда, к молодой женщине по имени Эмма Бовари, которой было лет двадцать пять. Эта женщина, судя по всему, отравилась мышьяком — либо умышленно, либо случайно.
Доктор Ларивьер, красивый мужчина с посеребренными сединой волосами, в богатом рединготе, украшенном розеткой ордена Почетного легиона, поддакнул.
— Эта женщина умерла вскоре после их прихода, — добавил комиссар, — в окружении скорбящих родственников и друзей. Все говорили о самоубийстве, но по некоторым признакам доктор Ларивьер и его коллега склонны подозревать преступление. Да, я повторяю, речь идет о преступлении.
В этот момент Ларивьер снова поддакнул. Делевуа развивал свою мысль далее. Перед тем как известить полицию, оба врача сочли необходимым — поскольку закон им это позволял — отложить погребение. Оставив все как есть, каждый из них отправился к себе: Каниве — в Невшатель, Ларивьер — в Руан. Вернувшись в Руан, Ларивьер немедленно сообщил о своих подозрениях королевскому прокурору и судье, который выдал поручение произвести необходимое расследование. ДʼЭрвиль, судебно-медицинский эксперт из префектуры, уже выехал на место происшествия в сопровождении жандарма, тогда как Делевуа, который должен был вести дело, собирался присоединиться к нему в тот же вечер.
— Вы, — сказал Реми комиссар, — поедете со мной, чтобы помогать мне. Поэтому бегите собирать вещи. Через час встретимся на площади Бовуазин в особняке Красного Креста. ДʼЭрвиль взял экипаж из префектуры, а кабриолетом в такое время пользоваться невозможно, поэтому наймем дилижанс, который в четыре часа сорок пять минут отправляется в Ионвиль.
Итак, господин Делевуа — патрон, которого Реми любил и уважал больше всех остальных, — по своей доброте брал его с собой для участия в расследовании. Молодого человека так и распирало от гордости.
— Профессор Ларивьер, — начал снова Делевуа, — могу я продолжить свой допрос?
— Ну разумеется, я ведь для этого здесь и нахожусь, — воскликнул Ларивьер. — Вот что я сообщил вчера вечером господину королевскому прокурору, и отчего приступили к расследованию. Итак, позапрошлой ночью нас срочно вызвали в Ионвиль-лʼАббэи, меня из Руана и доктора Каниве из Невшателя, к супруге врача Шарля Бовари (не имеющего степени доктора медицины), которая приняла изрядную дозу мышьяка. Из-за выпавшего в эти дни снега мы с Каниве смогли добраться до места лишь рано утром. Самочувствие пациентки к тому времени сильно ухудшилось, тем более что первые попытки лечения были проведены неумело: вместо того чтобы вызвать рвоту, ей давали слабительное, рвотные настои и противоядия, а это лишь отягчило ее состояние!.. Короче говоря, вскоре после нашего приезда она скончалась.
— Но почему преступление? — вмешался Реми. — Почему не несчастный случай или самоубийство?
— Могу я продолжить? — спросил врач, явно раздраженный репликой молодого человека, и умолк.
— Ну, Реми, слушай же профессора! — сделал замечание комиссар.
— Итак, — произнес Ларивьер, как будто успокоившись, — нечего и говорить, что к нашему приезду в доме царила паника. У изголовья больной находились ее муж, тот самый Шарль Бовари, а также городской аптекарь и его жена, которых позвали в первую очередь. Они казались сильно возбужденными и твердили о попытке самоубийства, про что жертва якобы написала в оставленном ею письме. Когда стало очевидным, что дело идет к концу, решили позвать священника. За ним отправились Бовари, аптекарь и его жена, а мы с Каниве остались около пациентки. Я взял ее руку — пульс почти не прощупывался. Она почти не подавала признаков жизни, но вдруг глаза ее открылись. Женщина смотрела на меня так пристально, что я никогда этого не забуду, хотя за свою жизнь видел немало умирающих, уверяю вас! Надо полагать, с самого начала, лежа с закрытыми глазами, Эмма следила за суетой вокруг нее, поскольку слабым голосом она спросила меня, являюсь ли я доктором Ларивьером (откуда ей знать мое имя?). Услышав мой утвердительный ответ, несчастная очень отчетливо сказала мне: «Я не покончила с собой — меня убили». Каниве в свою очередь склонился над умирающей, она попыталась что-то показать ему на шее. Нас поразили ее слова, и мы торопились задать вопросы, но было уже слишком поздно — она вновь впала в кому, или, скорее, в оцепенение. Спустя несколько минут Эмма умерла — как раз в тот момент, когда городской священник вошел в ее комнату для соборования.
— Продолжайте, — попросил комиссар.
— Что делать? Вообразите мою нерешительность. Обратиться к этим людям, окружавшим покойную, к ее мужу, почти обезумевшему от горя, к другу семьи аптекарю с этими обвинениями, высказанными умирающей, рассудок которой, вероятно, помутился от невыносимых страданий?.. Смолчать, чтобы не смущать следствие, если его начнут?.. Честное слово, я находился в большом затруднении, когда вдруг этот славный Каниве пришел мне на помощь: осматривая тело и помня последний жест умирающей, он обратил внимание на небольшой кровоподтек с правой стороны у основания шеи покойной, другой он обнаружил на плече, и еще один — на туловище! О, почти незаметные следы, покраснения в полпальца шириной, нечто вроде ушиба. Во всяком случае, это было подозрительно… Я похвалил беднягу Каниве за его проницательность и отметил, что в связи с этим лучше отложить похороны и потребовать расследования. Каниве с важным видом поддержал мое мнение, объявив, что проведение экспертизы желательно. Таким образом, погребение пока отложено. Посудите о моем облегчении и в то же время о растерянности присутствующих!
— Почему о растерянности?
— Боязнь скандала, я полагаю.
— А письмо, в котором она говорила о своем самоубийстве?
— Об этом я ничего не знаю, я его вообще не видел.
— Позавидуйте, господин Реми, — воскликнул комиссар, — исключительному, если не сказать, выдающемуся хладнокровию, с которым держались эти господа! Другие, менее опытные, повторили бы то, что услышали, и таким образом невольно предупредили бы преступника… Разумеется, если бы он находился поблизости. Сохранив в тайне ее слова, они облегчили нашу работу!
— О, в тайне — это слишком сильно сказано, — скромно заметил Ларивьер. — Но в самом деле, у меня есть кое-какой опыт в этих вещах. Кроме Каниве и меня, никто в целом Ионвиле сейчас не знает, что мы подозреваем о совершении убийства. В данном деле есть некоторые неясные моменты: эта женщина говорила об убийстве, но кто может поклясться, что она не лгала или не бредила? Единственным поводом для того, чтобы отложить похороны, является наличие небольших кровоподтеков, которые обнаружил Каниве. Любой эксперт (я не имею в виду вашего господина дʼЭрвиля из префектуры) сделает заключение, что смерть наступила не из-за них, а от отравления. Скоро напишут документ о состоянии тела. Короче говоря, я рекомендую не терять время и поторопиться с расследованием.
