class="v">бомбардируя.
Их было двое:
старик и море.
Старик
в брезенте, как в скафандре,
старик
в резине, как в ботфортах,
старик был сходен с утиль-шкафами
по приземленности,
по форме.
Нос ромбом.
Желваки шарами.
Щетина – частокол на скулах.
Щеку перекрестили шрамы —
следы пощечины акулы.
Да,
щеки – зернами брезента,
дощаты руки от усилий.
Старик был прочен и приземист,
как, повторяю, шкаф утильный!
Старик предчувствовал:
неделя,
от силы – год,
и он не сможет
севрюжин, сумрачных, как дебри,
приветить старческой кормежкой.
Ему привиделось:
в больнице
старик жевал диет-питанье.
И ржали сельди-кобылицы,
и каблуками его топтали.
Чужие сети
седлали
сельди.
Галдело
море —
во всей гордыне!
И молодые вздымали сети.
Гудели мускулы,
как дыни.
На берегу канаты.
Канты
на мотоботах.
Крабы – стадо!
Старик шагнул в волну, как в хату.
И всё.
И старика не стало.
Как окрыленно
взмывали воды!
Валы – рулоны!
Рулоны —
орды!
А пена —
розовая
пряжа!
А брызги —
розги!
А брызги —
пряжки!
И все равно
их было двое:
Старик
и Море!
Краснодар
Солнце – полной дозой!
Красота!
Что за город, что за
Краснодар!
Носят краснодарки —
примадонны
красные подарки —
помидоры.
Пухлые, —
сайки!
речистые, —
моторы!
Краснодарки сами —
помидоры!
«Нет» – банальным истинам!
Дети – матадоры,
не «цветы жизни» —
помидоры!
Воздух медно-муторен
и медов.
Солнце – самый мудрый
помидор.
Бойкий и бедовый,
как бидон,
город помидоров,
Город – Помидор!
Новороссийская ночь
Мир умиротворился.
Ночь.
Огни, как зерна риса.
Ночь.
Над Новороссийском
ночь.
Черна невыразимо
ночь.
А море – гоноболь.
Стекло.
Прожектор – голубой
циклоп.
Пять рыбаков – пять бурок
в лодке.
А ну, раздвинет буря локти?
Пять рыбаков.
Пять бурок – стяг.
Кобенится мотор – кабан.
В прожекторе – луче блестят
пять лиц —
пять голубых
камбал.
Чайная
Чайная —
ни чаю и ни чашек.
Лишь чугунный чайник,
прокопченный чайник.
Сочно —
апатитами,
млеют, млеют
очень аппетитные
пельмени.
Зубы разинули —
не до тарелок —
рыбаки-грузины,
рыбаки-греки.
Усы-полувенки,
фиолетовые скулы,
носы, что плавники
у акулы.
В чайной чавканье,
скрежет лука!
Пьем кагор из чайника,
как из люка!
Пьем,
а челюсть лязгает
о чугун.
Шашлыки ласковые —
с кочергу!
На четвертом чайнике
я полез в корзину:
– Мать моя – гречанка,
а отец – грузинка!
Шел я ошалелый,
шел в полушоке,
кустарники алели,
по щекам щелкали.
Ветер жаркий бил в лоб —
тысяча по Цельсию.
В это лето был улов
на пятьсот процентов!
«Язык…»
Язык
не бывает изучен.
Земля не бывает изъезжена.
Над нами
созвездья созвучий!
Под нами
соцветья черешен!
А перед нами, перед —
зеленые ромбы гати,
самумы гагачьих перьев,
перьев гагачьих!
Сырые следы животных
поджаривает восток.
Заводы,
заводы,
заводы
пульсируют, как висок.
Мы высохнем – рано-поздно —
мы высохнем,
как чернила.
А мир
все равно не познан.
Так пусть же птенцы
чирикают!
Пусть почки
дрожат на взводе
весеннего рубежа!
Пусть звезды,
стрекозы – звезды,
крыльями
дребезжат!
Березы
1
Бывают разные березы.
В повалах – ранние березы.
А на переднем плане —
дряблые,
корявые, как якоря.
Бывают черные березы,
чугунно-красные,
чернильные,
горчичные
и цвета синьки…
А белых нет берез…
Их красят зори,
ливни беглые,
бураны —
оторви да брось!
А люди выдумали белые.
А белых нет берез.
2
Художник брезговал березой.
Творец оберегал палитру.
Писал он образно и броско
бананы, пальмы, эвкалипты.
И кисть игривая играла
и краски клумбами макала.
Его холщовые экраны
дымились лунными мазками!
Однажды как-то, ради шутки,
художник за березу взялся.
Но краски скалились, как щуки,
и из-под кисти ускользали.
Тогда он разложил березу.
Нарисовал отдельно крону,
порезы на коре,
бороздки
и даже соки под корою.
Все было глянцево, контрастно,
с предельной правильностью линий.
А вот березы,
как ни странно,
березы не было в помине.
Сегодня
Какие следы на гудроне
оставили старые ливни?
Кто ищет гармонию в громе?
Кто ищет отчетливых линий?
Изгиб горизонта расплывчат.
Запруды затвердевают.
Кто ищет счастливых различий
в звериных и птичьих дебатах?
Над каждой звездой и планетой,
пусть наиярчайшей зовется,
над каждой звездой и планетой
другие планеты и звезды!
И каждая новая эра —
к смещению прошлых поэтов,
и новые лавы поэтов
бушуют, как лавы по
