шныря прогнал, на его месте было бы спокойнее.
Не просыпаться я старался до последнего — слишком хорошо было во сне. Никаких быков, отжавших базу, никаких забот, только плеск волн, искры, загорающиеся в глубине, смех друзей. Но соседке стало совсем плохо и, сипя и кашляя, она полезла в сумку, стоящую, как и моя, в ногах, и окончательно меня растолкала.
К тому же стало за нее тревожно: а вдруг что серьезное?
Женщина сунула ингалятор в рот, пару раз вдохнула, и ее отпустило. Но сон как рукой сняло. И что делать? Учебники я сдал в библиотеку. Были лишь «Хроники Амбера», пять книг про Корвина и три — про Мерлина, купленные специально для Яна на книжном развале. Я пролистал «Карты судьбы», убедился, что это тот самый перевод, с лягушкой в Кузинатре* (разъяснение в конце главы). Вот Кузинатра наделала кругов на воде, аж в «Смешариках» оказалась, а всего-то — ошибка ленивого переводчика. Да и переводчик этот войдет в историю исключительно благодаря ей, Кузинатре.
Самое смешное, что сейчас действительно непонятно, что за Кузинатра такая, и информацию достать негде. Вот она и поселилась в неокрепших детских умах.
Только я углубился в чтение, как позади меня заговорили тетки. Одна челночила и забила сумками весь багажник — наверное, за деньги, как и я, вторая была обычной пассажиркой.
Шепот перерос в связную разборчивую речь:
— Ездит, конечно. От рынка по пятницам. Звонишь, записываешься — тебя ждут. И автобус, и пара «Рафиков».
Её собеседница что-то прошелестела едва различимо. Челночиха продолжила:
— «Рафик» берет четверых-пятерых, двадцать тысяч с человека.
Возмущенный шепот.
— Ну, дорого, да. Но ведь еще груз. И внутри сумки, и на багажнике. Ну, наверху. И быстрее автобуса идет. Чего не езжу? Так бандюки пасут автобус… А с «Рафиком» вообще беда. Как-то я должна была поехать на Черкизон, да заболела. Уступила место Люське, ей как раз надо, у нее товар кончился. Так на них в дороге напали.
Снова возмущенный шепот.
— Да кошмар вообще! Две девятки с грязными номерами заперли «Рафик», к обочине прижали. Из машин вывалились здоровые лбы с оружием, выгнали четверых пассажиров и водителя, поставили спиной к машине, обыскали, все забрали… Как-как… Деньги не в сумках, деньги — на себе, на теле. С Люськи лифчик сорвали, хорошо не изнасиловали… Ой, да какие менты, они все заодно. Суки менты. Тьфу!
Собеседница забормотала, требуя подробностей: сколько налетчиков, сколько пассажиров, почему без оружия.
— Да откуда его взять? — возмутилась торговка. — Бабы одни и водила — пенсионер… Нет, не разбили машину — зачем? Они на «Рафике» развернулись и домой поехали. Так-то. На рейсовые автобусы редко нападают. Пусть медленнее и от рынка далеко, зато ничего не отнимут.
Автобус ехал относительно тихо, не вонял, в отличие от шумного семейства, устроившего пир на задних сиденьях. Пировали они копченой колбасой, и вскоре все пассажиры ею пропахли.
В будущем появятся таблички, запрещающие есть в салонах, сейчас их нет.
От нечего делать я углубился в чтение «Хроник Амбера» — взрослый я ни разу их не перечитывал, но лягушку запомнил, я-настоящий должен был прочитать этот цикл в пятнадцать лет. Интересно, как прошлое, которое на самом деле будущее, наложится на еще не свершившееся?
Прочитал я всего ничего, и пришло время сна, выключили свет в салоне. Но поспать не получилось из-за остановок: то ребенок обделался, и встали посреди трассы, потом — плановая остановка в Воронеже.
У меня нынешнего нет опыта междугородних переездов на автобусе, соответственно, не было впечатлений. Одно я знал точно: ничего нельзя оставлять в салоне, утащат, и соседи не заметят. Или они первые и потащат.
Потому икону, лампу Аладдина я положил поверх кофе и поволок тяжелую сумку к выходу, переступая через чужие вещи. Надо было сходить в туалет.
Вот парадокс: пройдет двадцать лет, и можно будет спокойно оставлять такие вещи в салоне, никто на них не позарится. Куда денется масса людей, способных стащить то, что плохо лежит? Вряд ли вымрут, да и не пересажаешь всех. Изменятся правила, и они наденут маски благочестия? Станут чтить законы, потому что они будут работать хотя бы на бытовом уровне?
Но стоит случиться очередное катастрофе, и под этой маской проступит звериный оскал.
На вокзале автобус атаковали продавцы пирожков горячих. И не спится же им! Пропущенный автобус — потерянная выручка. Среди взрослых женщин, худеньких и дородных, высоких и маленьких, особенно выделялась черноглазая девочка лет тринадцати, тонкая, как тростинка. Она продавала трубочки со сгущенкой, которые, наверное, делала сама.
На вокзале. В полпятого утра! А ведь завтра ей в школу. Молодец, не пошла бродяжничать и побираться, хоть так, но работает.
В отличие от более поздних времен, когда вокзалы приберут к рукам группировки и станут продавать свой товар или брать мзду, сейчас тут были люди, которые готовили и продавали сами и тем жили.
Туалет я нашел по запаху, он находился под землей, туда вела неосвещенная лестница, где оставили свой след люди с недержанием, и это все обильно посыпали выедающей глаза хлоркой. Не хотелось думать, что это чавкает под ногами. Внизу мерцал неровный свет, и тени посетителей двигались, напоминая демонов в аду. Когда я спустился, стало ясно, почему свет неровный: вместо лампочек тут были две свечи в банках, поставленных так высоко, чтобы их нельзя было украсть. Н-да, тут точно можно вызвать Сатану… Нет, другого демона.
Стало стремно справлять нужду, но деваться было некуда.
Вдохнуть — влететь в кабинку — сделать дело, стараясь не дышать — вылететь, хлебнув свежего воздуха.
Сумки дело осложнили, и я сделал пару вдохов, которые меня чуть не уморили. Все, буду терпеть до конца, никакой воды, чтобы не тянуло по малой нужде. А этот туалет останется в памяти как символ девяностых.
Перед тем, как войти в автобус, я поприседал, потянулся. Потом купил у девочки трубочку. Они были по триста, но я дал пятьсот без сдачи.
В автобус не заходил до последнего, потому что устал сидеть, и надо было проветриться после посещения туалета.
Ну а дальше закрыл глаза, вырубился и продрых до полудня, закрыв шторкой окно.
Особенно мучительны последние часы подобных путешествий. Как при пробеге марафона: вроде всего ничего осталось, а силы на исходе, хочется поскорее завершить квест, когда дистанция все длится, длится и длится.
Автобус отправлялся в восемь, во столько же прибывал на автовокзал родного города — если не опоздает, конечно. Оттуда надо было
