товарищ гвардии старшина второй статьи.
— Пожалуйста, юнга, — отвечает равнодушно Канареев и встает, чтобы выпустить Альку из-за стола.
— Позавтракал? — встречает его Куликов. — Ну, тогда начнем нашу боевую подготовку. Будем морскую науку изучать. — Куликов протягивает Альке кусок кирпича. — Хорошенько растолки его и продрай рынду. — Он показывает на колокол, висящий на самом носу катера.
— Ясно?
— Ясно, — вздохнул Алька.
Чего уж тут неясного. Натолок Алька кирпичного порошку. Трет рынду, придерживая рукой ее язык, чтобы не бухнула ненароком раскатистым звоном на всю реку, а самому ох как тошно.
И правда, чего ради он стремился на катер? Чтобы воевать, чтобы мстить проклятым фашистам, а тут чисти позеленевшую медяшку…
Горько Альке. Ожесточенно трет он круглые бока рынды.
И почему он родился так поздно? Все его считают маленьким. Даже Куликов. А сам-то давно, что ли, маленьким был?
Альке почему-то вспоминается Ленинград. Вспоминается таким, каким он оставил его, уезжая вместе с матерью, братом и сестрой в эвакуацию. Отец ушел на фронт добровольцем. Город был притихший, настороженный, ощетинившийся надолбами. Укрепления вокруг Ленинграда строили все горожане. Строила их и мать Альки. Далеко теперь мать с братом и сестрой — в Костромской области. Далеко и родной дом, школа на Курляндской улице. Может, и в нее угодил фашистский снаряд или бомба?..
Нет, все-таки это несправедливо, что ему, Альке, не доверяют настоящего мужского дела.
— Юнга, хватит, хватит! Так ты в рынде дырку протрешь! Смотри, как сияет!
Алька поворачивается к Куликову и угрюмо смотрит себе под ноги, молчит.
Некоторое время молчит и Куликов. Потом с притворным сочувствием спрашивает:
— Ты чем расстроен, юнга? Может, мозоль натер? Так мы сейчас тебя в лазарет.
Ну, уж это слишком! Алька мозолей не боится. Он не маменькин сыночек. В эвакуации в интернате и пахать приходилось, и дрова заготовлять, да и мало ли что еще.
— Мне мозоли натирать не надо, — говорит Алька сдавленным голосом. — У меня уже есть.
Куликов берет его ладони в свои, внимательно рассматривает Алькины рабочие мозоли, а потом говорит уже серьезно и так задушевно, что у Альки внутри что-то вздрагивает:
— Так что же ты загрустил, Олег-Олежка?
Алька молчит, потом говорит, совсем потерянный:
— Это что ж, я всегда буду, выходит, драить медяшки? А к пулемету меня и на выстрел не подпустят?
— Ах, вот ты о чем, — сочувственно тянет Куликов, кивая головой. — Так ведь командир с твоим батькой порешили сделать тебя сигнальщиком.
— Знаю, — пренебрежительно говорит Алька.
— Ну, это ты брось, — возмущается Куликов. — Знаешь, да не все. Сигнальщик в бою — правая рука командира. Неправильно примет приказ — и пиши пропало. А если сигнальщик хорошо свое дело знает, четко связь держит — значит, половина победы уже наша. Ясно?
— Ясно, — мрачно отвечает Алька.
— То-то же, — наставительно говорит Куликов. Потом наклоняется к Альке и заговорщическим шепотом продолжает: — Ну, а с пулеметом мы так оборудуем дело. Если у тебя семафорная азбука пойдет на лад, то потихоньку и пулемет осваивать начнем. Но семафор должен знать на отлично. Ясно?
Алька не смеет поверить своему счастью. Он готов броситься на шею Куликову.
— Ясно, товарищ гвардии матрос! — выпаливает он во всю силу легких. — Учите меня семафору.
Вместе они идут в рулевую рубку. Там Алькин шеф вручает ему пару красных флажков и таблицу. На таблице краснофлотец с двумя флажками в руках. Его руки в разных положениях, и каждое такое положение означает букву алфавита и всякие специальные знаки.
С таблицей и флажками Алька отправляется на бак.
Изучать флажной семафор и просто и сложно одновременно. Например, буква «т» в семафоре очень похожа на обыкновенную букву «т». Краснофлотец раскинул обе руки с флажками в стороны на уровне плеч — и все тут сразу ясно.
Это даже интересно.
Буквы «а», «т», «у» Алька сразу запомнил, а с остальными дело хуже. «Б», «в» — совсем ни на что не похожи.
Посмотрит Алька в таблицу и сам изобразит знак флажками. Прошепчет:
— Жэ.
Постоит немного, запоминая букву, и опять в таблицу заглядывает.
— Зэ.
Наладилось дело.
До того наладилось, что к вечеру Алька слова стал составлять из букв, а потом даже целые предложения.
«Я буду изучать пулемет».
«Я буду комендором».
«Смерть фашистским захватчикам».
Так жить можно.
* * *
С утра у Альки полон рот забот. То почистить медяшки, то подкрасить надстройку, то сплести из обрывков старых тросов коврик под ноги.
На палубе работы нет — можно к дяде Коле в моторный отсек спуститься. Там еще интереснее. Алька помогает старому мотористу чистить и смазывать моторы, присматривается, как их надо готовить к пуску, запускать. В другое время Алька с удовольствием пошел бы в мотористы. Но не теперь. Теперь надо изучать пулемет.
И каждый вечер Алька пропадает в носовой башне, где стоит крупнокалиберный пулемет Алексея Куликова. Вместе они его то разбирают, то собирают, то заряжают, то разряжают. Комендор учит Альку прицеливанию, приговаривает:
— Ты, главное, не волнуйся. Спокойно так подводи мушку вровень с прорезью прицела и на гашетку жми тоже спокойно. Успех гарантирую.
Алька старается. И не зря. На последних учебных стрельбах у него были отличные результаты. Лейтенант Чернозубов благодарность объявил.
— Служу Советскому Союзу! — ответил тогда Алька.
…Алька несет вахту по катеру. Все, что надо было, он уже сделал. Теперь сидит и наблюдает за соседним катером. Оттуда может прийти вызов.
Хорошее у Альки настроение.
За последний год наши войска здорово поднажали на гитлеровцев. Блокада с Ленинграда окончательно снята, и фашистов далеко погнали на всех фронтах. Флотилию, на которой служит Алька, перевели с Волги на Днепр. Это что-нибудь да значит. Скоро конец Гитлеру. Конец войне.
Кончится война. Соберется вся семья в Ленинграде. В родном доме. Геннадий и Лида, наверно, выросли, не узнать. А мама постарела…
Первым делом надо будет сходить на Курляндскую, в свою 288-ю школу. Пока Алька от своих не отстал. Старшине Насырову спасибо. Он не только посоветовал Альке продолжать занятия на катере, но и достал где-то нужные учебники. Когда в Киеве были, Алька за седьмой класс все экзамены сдал. Теперь за восьмой приниматься надо.
На соседнем катере, стоящем за излучиной и совсем скрытом деревьями, так, что из-за них торчат только верхушка надстройки да мачта, крохотными красными язычками вспыхнули огоньки флажков. Вызывают.
Алька взял бинокль, флажки. Одной рукой, как заправский сигнальщик, дал отмашку: «Вижу, понял».
«Командира девяносто второго к флагману», — разобрал по буквам и снова ответил: «Вижу, понял».
…Лейтенант Чернозубов вернулся
