Мик, — упустить такое зрелище — первый глоток после трехвекового перерыва! Так ведь?
— Что-то вроде того, — согласился Шура.
— Счет потерял? — тихо спросил Селеви, и голос его дрогнул.
— Почему же, — сказал Шура, — можно прикинуть: три года — в школе космонавтов, четыре — в академии, да два — предварительных полетов… Дальше считать по-вашему?
— Валяй по-нашему, — сказал Мик.
— Значит, пока я летел, у вас тут прошло двести семьдесят три года.
Наступила пауза, как это было всегда в тех случаях, когда ему приходилось вспоминать о том, сколько он провел в Полете.
— Нечего чикаться, округляй до трех веков, — посоветовал Мик.
— Уже округлил, — спокойно сказал Шура.
— Еще полтора на Плате, — напомнил Селеви.
Вот об этом напоминать не стоило.
— Выпьем, — быстро сказал Шура. Он пил, а они смотрели на него и улыбались.
Шура поставил рюмку.
— Порядок, — сказал Мик. — Теперь закуси.
Шура потянулся за хлебом.
— Знаешь, чего я больше всего боялся, когда меня у вас в первый раз посадили за стол? — спросил он, обращаясь к Селеви. — Я испугался, что у вас не будет настоящего хлеба. Я ведь свой выращивал из обезвоженных концентратов, у меня совсем мало осталось.
Мик взял с тарелки кусок хлеба, отломил корочку:
— Ну и как? Может, хочешь взять на качественный анализ?
— Балда, — сказал Шура, — положи на место. Настоящий он.
— Сам балда. Даже при тщательном анализе невозможно…
— Хлеб и вино настоящие, — повторил Шура. — Ты не веришь? — спросил он у Селеви.
Селеви выпятил нижнюю губу, с сомнением покрутил головой:
— Ну, Шура, откуда же ты…
— Пол черный. Столик черный. Тарелки белые. Вино и хлеб настоящие. Откуда? Просто знаю, и все тут. Это как…
Шура запнулся. Уже давно надо было остановиться, потому что все это снова было о том, с чем он раз и навсегда решил примириться.
— Ну, а коломыньская? — не унимался Селеви. — Настоящая?
— Хватит о настоящем, — сказал Шура.
— Золотые слова, — Мик потянулся за бутылкой. — Тяпнем-ка лучше еще по одной. За хлеб. За старый добрый хлеб.
Они выпили, и на Шуру уже никто не глядел.
— Хорошо, — сказал он и поглядел вокруг себя.
Теплые большие ладони сдвинулись теснее, за соседними столиками уютно лопотали на незнакомом языке. Мик уже доливал рюмки.
— У нас сегодня чертовски легко идет. Ты, часом, не захмелел, парень?
— Нет, — медленно ответил Шура. — Но парнем меня называть не надо.
— Ладно, — сказал Мик, — ладно. Тогда — за работу. Как видишь, за двести с лишним лет ее не убавилось — все равно на каждого вагон и маленькая тележка. Так что за старую добрую работу.
— Нет, — Шура поставил рюмку на стол. — За работу будем пить тогда, когда у меня всерьез что-нибудь получится. Сегодня мы пьем просто так.
— За прибытие, — вставил Селеви. — За твое прибытие.
Шура выпил молча. Они действительно отмечали его прибытие, потому что сразу после Полета он попал не сюда, а на Плату. Он пробыл там полтора года, пока вчера не вышло так, что он все бросил и прилетел к Селеви. И еще вчера понял, что здесь нельзя говорить о Плате, иначе и здесь все закрутится, завертится и повторится сначала.
— Между прочим, — сказал Селеви, — почему ты улетел с Платы?
Это был совершенно естественный вопрос, и Шура боялся его уже два дня.
— Просто не справился, — как можно спокойнее ответил он. — И потом климат, знаешь, начал выводить из себя, я ведь никогда не был в тропиках. И без того сплошные чудеса, а тут еще вся эта экзотика… Вот и потянуло на север.
— Здесь тебе лучше? — спросил Селеви.
— Как пойдет работа.
— К черту работу, — сказал Мик. — Выпьем за старый добрый север.
Шура пил уже без всякого удовольствия.
— Сегодня в перерыв меня вызывали с Платы, — сказал Селеви, медленно обводя пальцем по краю пустой рюмки. — Это был Айрам.
Шура молчал. Молчал и Мик.
— Это был Айрам, — повторил Селеви. — Он бросил все и идет на базу, в Петропавловск. Бросил свои адмиксаторы и возвращается на базу.
Вот так. А ведь эти плазменные адмиксаторы были для Айрама делом всей жизни. Другой вопрос, что все это с самого начала было проблемой вечного двигателя, но Айрам убил на них десять лет. Правда, когда Шура попал на Плату, Айраму все уже стало ясно, он изменил постановку вопроса и переключился на соседнюю проблему, и все было бы хорошо, они с Ремом еще натворили бы чудес…
А теперь Айрам бросил Рема, бросил свою лабораторию на Плате и возвращается к отправной точке. Он, конечно, ничего не сказал Селеви — они ведь просто знакомые…
— Почему он все бросил? — спросил Селеви.
— Ты же в курсе.
— Я не об адмиксаторах. Почему он бросил лабораторию? Бросил Рема? Они же не могли друг без друга…
— Климат, — усмехнулся Мик, — потянуло в холодок.
Шура поднял голову и вдруг понял, что Мик знает все.
— На север, — повторил Мик, — в холод, в холод, в холодок, в захолустный городок. Был в ваше время такой захолустный городок — Петропавловск? Был, насколько мне известно. Вот и выпьем за него, дети мои. Выпьем за старый добрый городок.
Шура продолжал смотреть на Мика не отрываясь. Просто чудовищно, что Селеви не догадывается. Нет, допустить невозможно, чтобы он не почувствовал сам. Такая голова, а тут…
— Хватит, — сказал он.
— Налито. — Мик поднял рюмку. Усмехнулся, глядя прямо в глаза Шуре. Да, Айрам бросил лабораторию и лучшего друга, а ведь они могли еще столько сделать, и главное — Айрам был бы счастлив. Поэтому никто больше ничего не скажет. Никто больше не скажет того, что было сказано на Плате.
— Что случилось с Айрамом? — повторил Селеви.
Шура наклонил голову и принялся собирать хлебные крошки. Если бы это спрашивал Мик, ему можно было бы просто ответить: ничего там не случилось. Или еще проще: а пошел ты подальше.
Но спрашивал не Мик.
— Что у них с Ремом?
У них с Ремом. Все дело в том, что у Селеви с этим Миком — то же самое, что у Айрама с Ремом.
— Селеви, я не могу тебе ничего сказать. Айрам ни в чем не виноват. И Рем ни в чем не виноват. Просто они такие, какие есть, а кашу всю заварил я, потому что вмешался сдуру и…
«Черт, — безнадежно подумал Шура, — никто меня не просит, но и здесь я впутываюсь в ту же историю. Хватит с меня Айрама. Надо было уйти и оставить все как есть. Черт дернул меня впутываться».
— Что ты мог заварить? — горько усмехнулся Селеви. — Ты пробыл у
