У последнего столика они остановились.
— Значит, сядем, — сказал Мик.
Шура сел, задрал подбородок и посмотрел на него снизу вверх.
Мик улыбнулся.
— Может, не стоит? — спросил Шура.
— Как это — не стоит? — удивился Селеви. — Сядем и выпьем. Или в ваше время не пили?
— В принципе — пили.
— Не понял, — сказал Селеви. — Что значит — «в принципе»?
— А ты у него спроси, — Шура снова повел подбородком в сторону Мика, — ты спроси у него, и он все тебе растолкует.
— Ладно, — примирительно сказал Мик, — ладно.
Он потянул к себе стул и тоже сел, с трудом размещая несуразные свои ноги под низеньким столиком.
Столик заходил ходуном.
— Старое доброе четвероногое, — засмеялся Мик, кладя ладони на его матовую поверхность. — А что, Шура, в ваше время встречались такие ходули?
Он хрустнул косточками, потягиваясь, и его ботинки выползли из-под стола с другой стороны.
Шура посмотрел на ботинки, пожал плечами и отвернулся.
— Не встречались, — проговорил он вполголоса. — В наше время такого вообще не встречалось. — И тут же спохватился. — А что мы пить будем? — спросил он как можно беззаботнее.
— Надо подумать, — флегматично сказал Селеви и, неуклюже повернувшись, пошел вдоль длинной, плавно загибающейся стены.
Зал напоминал лодку или, на худой конец, двояковыпуклую линзу; даже скорее линзу, чем лодку, потому что стены его были полупрозрачны; а более всего — сложенные лодочкой ладони, и свет, проникающий извне, проходя сквозь них, становился теплым и едва заметно пульсировал. Чертовски спокойно было сидеть за этим самым последним столиком, и совсем не шумно, и огромные нежные ладони смыкались вокруг, словно для того, чтобы не унесло тебя отсюда каким-нибудь ветром.
Хотя — куда же дальше?
— Старый коньяк, — сказал Селеви, подходя. — Просто не представляю, что можно пить в таком случае, кроме старого коньяка. А вы тут до чего договорились?
— Мы не говорили.
— Мы созерцали, — с аффектацией подхватил Мик. — Панорамно-круговой обзор, плюс субъективное опоэтизирование деталей интерьера. Получается старый добрый эгоцентризм.
«Ух ты, гад, — с определенным восхищением подумал Шура, — ты даже вот как?»
— А коньяк пусть негры пьют, — продолжал Мик, воздвигаясь. — Человека надобно приобщать, а не возвращать. Я сам займусь.
Мик задрал ногу, перешагнул через маленького кибер-уборщика и исчез в направлении бара.
Селеви сел на его место.
— Вы действительно не говорили? — спросил он.
— Не говорили.
— Ты это зря, Шура.
— Что — зря? Просто не говорили.
— Что-то тут не просто. Вот ты с ним сидишь и молчишь. И зря. Я это тебе говорю, потому что сам с ним четвертый год работаю.
— А я — второй день.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я ничего не хочу сказать, — спокойно проговорил Шура. Это было правдой. Второй день он только и думал о том, как бы ничего не сказать. Это был мир, в котором ему теперь жить, и нужно брать этот мир таким, каков он есть. Один раз он уже попытался вмешаться, и хватит.
— Я с ним четвертый год работаю, — снова начал Селеви, — ты его не знаешь, ему же цены нет.
Шура не возражал.
— А руки! Как экспериментатор он на голову выше меня. Всю жизнь мечтал с таким человеком работать…
Шура не отвечал.
— Думаешь, он болтун? Я сам удивился, когда услышал, на каком жаргоне он с тобой изъясняется. Но это он только с тобой, ведь в ваше время все так говорили, правда?
Шура молчал.
— Редкой чуткости человек…
Шура видел, что Селеви откровенно мучается, но страшно не хотелось что-нибудь врать.
— У него удивительная способность — абсолютно все делать не для себя, а для других, — продолжал Селеви. — Иногда мне даже кажется, что он ест и пьет только для того, чтобы составить мне компанию.
— Пусть это тебе не кажется, — быстро сказал Шура. — Он идет.
Мик вернулся.
— Что я вам сейчас закачу! — заорал он так, что за соседними столиками оглянулись.
— Он нам закатит, — тихо проговорил Шура. — Он закатит нам. — И снова спохватился.
Селеви изумленно глянул на него.
— Я вам сейчас закачу, дети мои! — подтвердил Мик.
Шура опустил голову.
Маленький официант медленно подъезжал к их столику. Мик защелкал пальцами, словно подгоняя его, но официант не стал от этого двигаться быстрее — он был перегружен.
— Это будет симбо, — приговаривал Мик, принимая от него бутылки и тарелочки с различной снедью, по большей части Шуре незнакомою, — это будет коломыньская, чтобы симбо разбавлять…
— Зачем разбавлять симбо? — спросил Шура у Селеви.
— Невероятная убойная сила, — заявил Мик. — Две трети коломыньской, одна треть симбо, перец и джис — получается «сафари», дикая штука, не для новичков. Но ты не бойся, тебе «колибри» будет — старое доброе пойло.
Шура сдержался.
— Ты уж не спорь, — сказал Селеви, — раз пошел, так уж теперь не спорь.
— А я и не спорю. — Шура выбрал себе маленькую коротконогую рюмку. — Я буду пить коньяк.
— Не пойдет, — сказал Мик, — не заказано.
— Коньяку, пожалуйста, — сказал Шура официанту.
— Он не принимает на слух, — заметил Селеви, — не снабжен фоном.
— Странно, — Шура критически оглядел официанта, — и вообще не мешало бы сделать его человекоподобным.
— Зачем? — сухо спросил Мик. — Антропоиды слишком дороги — это же уникальные киберы, без печатных схем. Их используют только на внеземных станциях.
— Не в том дело, — сказал Селеви, — не в цене дело. Просто антропоиды так точно имитируют людей, что неизбежно будешь забывать, что человекоподобный официант — это только кибер, и каждый раз будет подниматься раздражение: на что человек свою жизнь тратит.
— Вам здорово не хватает людей?
— А вам хватало?
Шура посмотрел на официанта и промолчал.
— Топай, — сказал Мик и нажал какую-то кнопку. Кибер плавно обогнул столик и исчез в нише.
Шура проводил его взглядом и, все еще глядя в сторону, как бы между прочим спросил:
— А ты когда-нибудь имел дело с человекоподобными?
— Нет, — сказал Селеви, — не приходилось. А что?
— Ничего. У тебя в лаборатории столько киберов…
— Вот антропоидов нет.
— Послушай, Селеви, а ты мог бы работать один, только киберы — и ты?
Селеви посмотрел на Мика, и они хорошо улыбнулись друг другу.
— Нет, — сказал Селеви, — откровенно говоря — нет. Работать в одиночку — это какой-то героизм. Или патология. Я бы просто не смог. Мне живой человек нужен.
— Понятно, — кивнул Шура.
— Что понятно?
— Дети мои, — вмешался Мик, — уймитесь. Все ясно. За добрый старый коллективизм.
Шура бережно поднял рюмку:
— Не осрамиться бы, — засмеялся он. — Все-таки…
Мик и Селеви тоже засмеялись.
— Мы можем не смотреть, — сказал Селеви.
— Черта с два, — возразил
