вместе» или даже, если еще точнее, «я и мир случаемся вместе». В этом качестве впечатление неотделимо от откровения.
Идеальное путешествие, как истинная встреча, свершается в этом символическом пространстве двуединства, преемственности впечатления и прозрения. Такое путешествие вполне может закончиться там, где началось. А настоящий путешественник всегда находится на пересечении мира горнего и мира дольнего. Он ступает по земле в тумане нездешнего. Но до этого состояния еще надо дозреть. Можно понять тех великих древних, кто, как Платон или тот же Конфуций, отправлялись в путешествие уже в почтенном возрасте.
Сказанное объясняет, почему я сознательно следую одной давно известной, но часто игнорируемой истине, гласящей, что первое впечатление – самое верное. Правда путешествия, как правда встречи, дана только здесь и сейчас, ее нужно схватить на лету. И она значит больше, чем можно догадаться, руководствуясь только здравым смыслом. Увидеть вещи в момент их рождения – значит прозреть их судьбу. Оттого же мгновенное прозрение вбирает в себя годы кропотливого труда. Встреча с миром – как любовный поцелуй, возвращающий незапамятное, обещающий неисповедимое. Впечатление и есть тот решающий, судьбоносный момент, в котором, как в ситуации чаньского коана, в одном мгновении должен решиться вопрос жизни и смерти. Отсюда импрессионистский стиль предлагаемых ниже заметок, их фрагментарность, равнодушие к «объективным фактам» (каковых, как уже понятно из сказанного мной, и не существует), слабый интерес к психологии местных жителей и их мнениям о себе. Все это отдано в жертву самой важной работе сознания: извлечению смысла из пережитого, претворению впечатления в прозрение. А для писателя быстрое и точное, как удар меча, письмо – тоже вызов и немалый. В литературном отношении мои заметки представляют поиск еще несуществующего и даже, пожалуй, невозможного жанра, упраздняющего литературную рутину.
Много удивительных, даже как будто парадоксальных наблюдений можно вывести из предъявленного здесь умственного образа путешествия. Начнем с отрицательных, сравнительно простых, определений.
Не может быть умудренным путешественником тот, кто отправляется в дальние страны в поисках экзотики, ибо он проецирует на их жителей собственные запретные и загнанные в подсознание свойства психики: агрессию, злобу, похоть, распущенность, даже страх прослыть незнающим. Такой ловец острых ощущений обманывает себя больше всего, ибо не способен не только измениться, превзойти себя, но и иметь хоть какое-то знание о себе.
В равной мере не является истинным путешественником тот, кто видит в далеких странах только дикость, невежество, грязь, безнравственность. Такой человек попросту отказывает себе во встрече с миром и обречен вернуться домой с пустыми руками. Но он в известной степени более искренен, ибо знает, каким должен быть, и сознательно самоутверждается за счет других.
А что сказать о положительных любителях путешествий? Исторически самую раннюю категорию среди них составили паломники и странники, мечтавшие приобщиться к святости на Земле. На Западе паломничество отразило противостояние людского и божественного, земного и небесного: скудость земного бытия и человеческая немощь только лучше оттеняли божественное изобилие небесной жизни и его силу. Противопоставление божественного и человеческого закономерно привело к их взаимному обособлению. Появилась возможность путешествия в миру ради познания человеческой земли. Путешествие как составная часть краеведения, т. е. в качестве познавательной экскурсии, могло иметь и в действительности имело, как вся европейская культура Нового времени, мистико-романтические обертоны, питавшиеся интересом к фольклору. Тем не менее в своей основе краеведение было гуманитарным проектом. Экскурсант ищет в мире свидетельства человеческого – и значит, собственного – величия.
Когда рухнул модернистский гуманизм, коллизия божественного и человеческого полюсов мира утратила былую остроту. Человек очутился в мареве электронных бликов равно всем доступных и потому пошлых. Путешествие деградировало до развлекательной, равнодушной к поиску жизненной правды индустрии туризма – одного из многих проявлений постгуманистического нигилизма. Но как раз в этой низшей точке человеческого падения забрезжила перспектива новой смычки, даже единства трансцендентного и имманентного начал в идее постсекулярной духовности и, главное, в заново открытом идеале самодостаточной, мудрой жизни. Тысячелетний спор земного и небесного, божественного и человеческого начал теперь может смениться их примирением и даже союзом. На этом пути Восток способен сказать свое веское слово.
Без сомнения, нынешний интерес к путешествиям – один из ответов на кризис современной цивилизации или, можно сказать, идеи самодовольно-замкнутого существования, веры в спасительность домашнего уюта. Человек в просторе всемирности не имеет корней и открыт бездне грядущего. Но нарисовать портрет путешественника bona fide, путешественника-философа непросто – слишком расплывчат и смутен этот портрет. Ведь мы имеем дело с человеком в пути, вечно уходящим от себя только для того, чтобы придти к себе. Странно, но факт: чем больше мы открыты миру, чем больше выходим в мир, тем ближе мы к истине нашей внутренней жизни, которая есть не что иное, как открытие мира заново, «вторичная наивность». Как сказал Герман Кайзерлинг, один из самых талантливых путешествующих философов в истории, кратчайший путь к себе лежит вокруг света. Нигде не чувствуешь себя настолько в своей тарелке, как на улице незнакомого восточного города или в далеком пустынном краю. Путешествуя, убеждаешься в том, что человек богат не деньгами или идеями, а… всем миром. Кто вместит в себя мир и наполнит миг вечностью, кто откроет в себе нечеловеческое, тот осуществит сполна свою человечность.
В конце концов переоткрытие мира зависит от нас самих. Нам принадлежит как раз то, чем мы не обладаем. Мир расцветает в сердце того, кто с царственной щедростью предоставляет миру быть таким, каков он должен быть, и как раз поэтому не может не быть. Дарующий не может не стать несравненным, подлинно Единственным. Вот действительная награда путешествия, которое должно свершаться одновременно в мире и внутри себя.
Поистине, сыну человеческому негде преклонить голову, потому что именно он освобождает пространство мировой жизни и без него мир не может состояться, т. е. стоять в своей небесной оси вместе со своей инаковостью. Странничество, взвешивающее миры в цельности мирового Все, – вот первая правда человека, отправная точка его духовного, а равно исторического пути. Жизнь странника – это не статичное, счислимое «от» и «до», а вечный порыв, устремленность из пространства и времени к вездесущему и всевременному. Азия же важна и ценна тем, что воочию демонстрирует опытному наблюдателю, как возможна преемственность впечатления и понимания, чувства и мудрости и как одно обусловливает другое, подобно полюсам одной оси. Это достигается способами неизвестными западной мысли, слишком скованной интеллектуализмом с его расщепленностью бытия и мысли, духа и материи, субъекта и объекта, трансцендентного и имманентного и т. д. Азия, напротив, предъявляет целостный и притом динамический образ мира, где все существует совместно, бытие
