мере, для закона. Первое, это когда ты берешь что-то, что не твое. Второе, то же самое, но когда ты забираешь это у человека. В общем, общественный защитник рассказал судье ту же историю, что и в первый раз. Я не имею в виду, что это был тот же парень, общественный защитник, он только рассказывал то же самое. Но на этот раз, вместо того, что я собираюсь послужить своей стране, он сказал, что я уже послужил ей, понимаете? Судья был одним из тех либералов. У него были длинные волосы и все такое. Вероятно, он был против войны. Или он был в юридической школе и не должен был идти воевать. Или еще что-то. Я знаю, что он никогда там не был, потому что я всегда могу это отличить. Но теперь это так… модно презирать ветеранов вьетнамской войны. Поэтому он сказал большую речь и дал мне пять лет. Вместо двадцати пяти, которые он мог мне присудить, как сказал адвокат. Как если бы он провел очень хорошую работу. Адвокат, не судья.
Меня это сильно не волновало. Я подумал, что тюрьма такая же, как армия. А охранники — как вьетконговский освободительный фронт. Но все было не так. Главным образом заключенные воевали друг с другом. Обычно расовые разборки, но это могло случиться из-за любой нелепости. Это было похоже на армию, но не так сильно. И почти никогда конфликты не выходили за рамки.
За исключением лейтенантов. Их никто не любил. С ними нельзя было бороться — это сразу отправляло тебя в тюрьму, даже хуже, — но были ребята, которые бросили гранату, прямо в траншею, где окопался один лейтенант. Все это видели, но никто ничего не сказал.
В тюрьме, большинство охранников были белыми. А большинство заключенных черными. Вроде как в армии тоже, за исключением того, как я сказал, никто не думал, что охранники были лейтенантами, если вы понимаете, о чем я говорю.
Там было много убийц. Они никогда не называли себя так, они называли себя киллеры. Если бы они побывали в армии, особенно в пехоте, они бы знали разницу.
В любом случае, меня не волновало, как они там себя называют, поэтому, я ничего не говорил никогда.
Знаете, что забавно? В армии я никогда не изучал что-либо полезное для жизни в Мире. В тюрьме я тоже не научился ничему полезному для жизни в Мире. Но то, чему я научился в армии, помогло мне в тюрьме. И я думаю, что если бы я сначала попал в тюрьму, то это помогло бы мне в армии. Странно, да?
Как бы то ни было, я возвращался отовсюду. Каждый раз я возвращался в Мир.
Что я делаю сейчас? Я вожу грузовик. Так что я провожу много времени в дороге. У меня никогда, на самом деле, не было дома и это было нормально. До тех пор, пока я не встретил Норин. Она работала на одной из остановок. Я не имею в виду «работает», как когда говорят «работающая девочка».
Понимаете, на всех остановках грузовиков есть шлюхи. «Партия ящериц», как их называют. Вы даже можете позвонить заранее на остановку, сделать заказ, если хотите. Но Норин была официанткой. Еще она иногда сама готовила.
Мне она по-настоящему нравилась. Она говорила о том, в чем я совсем не разбираюсь, но мне все равно нравилось ее слушать. И вы знаете, что мне нравилось в ней больше всего? Она писала мне письма. В дорогу, так, что они меня ждали на следующей остановке. За все время, что я был в Армии, я никогда не получал писем. И за все время в тюрьме тоже.
Норин была мать-одиночка. Так она и сказала: «Я мать-одиночка». Я даже не понял, что она имела в виду, пока она не объяснила. У нее был сын. Льюис его звали. Ему было девять лет. У Льюиса не было отца. Я не имею в виду, что Норин была в разводе, она и замужем-то никогда не была. Она сказала, что она знает, кто отец. И что он тоже знает о ребенке. Но он никогда не появлялся с тех пор, как узнал, что она беременна. Она сказала Льюису, что его отец умер в результате аварии. До того, как он родился. Льюис, я имею в виду, а не отец.
Норин и я поженились. У нее была маленькая квартирка. Всего лишь одна спальня. Льюис спал в спальне. Норин спала на раскладном диване в гостиной. После того, как мы поженились, она спросила меня, хочу ли я, чтобы мы спали в спальне? Я сказал ей, что это комната Льюиса. Она крепко обняла меня, до боли.
Я думаю, что я действительно нравился Льюису. Он никогда много не разговаривал, но это нормально, потому что я тоже много не болтаю. Но мы делали всякие вещи вместе. В основном смотрели телевизор и играли в карты. И в компьютерные игры, в этом он был хорош. Я никогда не брал его на рыбалку или куда-то еще вроде этого. Льюис не любил спорт, даже не любил смотреть его по телевизору.
В маленьком доме у Льюиса все-таки была собственная спальня. У нас с Норин тоже, прямо в гостиной. Это было мило. Я всегда был рад вернуться домой. Мы с Норин оба работали, так что все было в порядке. Так мы внесли залог за дом, экономя вместе. Я купил его по программе жилья для ветеранов войны. Это был первый раз, когда я что-то получил за то, что был в армии. Я даже не знал, что мог это сделать, но мужчина из банка рассказал нам об этом.
Льюис, бывало, просил рассказать ему об армии. Я никогда ему много не рассказывал. Это не значит, что я говорил ему заткнуться и оставить меня в покое, я бы никогда этого не сделал. Я просто говорил ему, что это было давно и что это было по-разному, для разных людей, в зависимости от того, про кого ты спрашиваешь. Хотя он однажды спросил у меня кое-что. Его класс собирался на экскурсию в Вашингтон. Вы знаете, у них есть памятник всем тем, кого убили там. Так вот, Льюис спросил меня, не хочу ли я, чтоб он посмотрел, есть ли в списке имена тех, с кем я служил. Я сказал, что те, с кем я служил не были убиты. Мне было жаль ему лгать, но правда была еще
