– Ну ж, паны-браты, садись всякий, где кому лучше, за стол.Ну, сынки! прежде всего выпьем горелки! – так говорил Бульба. – Боже,благослови! Будьте здоровы, сынки: и ты, Остап, и ты, Андрий! Дай же Боже, чтобвы на войне всегда были удачливы! Чтобы бусурменов били, и турков бы били, итатарву били бы; когда и ляхи начнут что против веры нашей чинить, то и ляховбы били! Ну, подставляй свою чарку; что, хороша горелка? А как по-латынигорелка? То-то, сынку, дурни были латынцы: они и не знали, есть ли на светегорелка. Как, бишь, того звали, что латинские вирши писал? Я грамоте разумею несильно, а потому и не знаю: Гораций, что ли?
«Вишь, какой батько! – подумал про себя старший сын, Остап,– все старый, собака, знает, а еще и прикидывается».
– Я думаю, архимандрит не давал вам и понюхать горелки, –продолжал Тарас. – А признайтесь, сынки, крепко стегали вас березовыми и свежимвишняком по спине и по всему, что ни есть у козака? А может, так как высделались уже слишком разумные, так, может, и плетюганами пороли? Чай, нетолько по субботам, а доставалось и в середу и в четверги?
– Нечего, батько, вспоминать, что было, – отвечалхладнокровно Остап, – что было, то прошло!
– Пусть теперь попробует! – сказал Андрий. – Пускай толькотеперь кто-нибудь зацепит. Вот пусть только подвернется теперь какая-нибудьтатарва, будет знать она, что за вещь козацкая сабля!
– Добре, сынку! ей-богу, добре! Да когда на то пошло, то и яс вами еду! ей-богу, еду! Какого дьявола мне здесь ждать? Чтоб я сталгречкосеем, домоводом, глядеть за овцами да за свиньями да бабиться с женой? Дапропади она: я козак, не хочу! Так что же, что нет войны? Я так поеду с вами наЗапорожье, погулять. Ей-богу, поеду! – И старый Бульба мало-помалу горячился,горячился, наконец рассердился совсем, встал из-за стола и, приосанившись,топнул ногою. – Затра же едем! Зачем откладывать! Какого врага мы можем здесьвысидеть? На что нам эта хата? К чему нам все это? На что эти горшки? –Сказавши это, он начал колотить и швырять горшки и фляжки.
Бедная старушка, привыкшая уже к таким поступкам своегомужа, печально глядела, сидя на лавке. Она не смела ничего говорить; но услышао таком страшном для нее решении, она не могла удержаться от слез; взглянула надетей своих, с которыми угрожала ей такая скорая разлука, – и никто бы не могописать всей безмолвной силы ее горести, которая, казалось, трепетала в глазахее и в судорожно сжатых губах.
Бульба был упрям страшно. Это был один из тех характеров,которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когдався южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена,выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись домаи кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозныхсоседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи,разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенемобъялся древле мирный славянский дух и завелось козачество – широкая,разгульная замашка русской природы, – и когда все поречья, перевозы, прибрежныепологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, исмелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их:«Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (чтомаленький пригорок, там уж и козак). Это было, точно, необыкновенное явленьерусской силы: его вышибло из народной груди огниво бед. Вместо прежних уделов,мелких городков, наполненных псарями и ловчими, вместо враждующих и торгующихгородами мелких князей возникли грозные селения, курени и околицы, связанныеобщей опасностью и ненавистью против нехристианских хищников. Уже известно всемиз истории, как их вечная борьба и беспокойная жизнь спасли Европу отнеукротимых набегов, грозивших ее опрокинуть. Короли польские, очутившиеся,наместо удельных князей, властителями сих пространных земель, хотя отдаленнымии слабыми, поняли значенье козаков и выгоды таковой бранной сторожевой жизни.Они поощряли их и льстили сему расположению. Под их отдаленною властью гетьманы,избранные из среды самих же козаков, преобразовали околицы и курени в полки иправильные округи. Это не было строевое собранное войско, его бы никто неувидал; но в случае войны и общего движенья в восемь дней, не больше, всякийявлялся на коне, во всем своем вооружении, получа один только червонец платы откороля, – и в две недели набиралось такое войско, какого бы не в силах былинабрать никакие рекрутские наборы. Кончился поход – воин уходил в луга и пашни,на днепровские перевозы, ловил рыбу, торговал, варил пиво и был вольный козак.Современные иноземцы дивились тогда справедливо необыкновенным способностямего. Не было ремесла, которого бы не знал козак: накурить вина, снарядитьтелегу, намолоть пороху, справить кузнецкую, слесарную работу и, в прибавку ктому, гулять напропалую, пить и бражничать, как только может один русский, –все это было ему по плечу. Кроме рейстровых козаков,[5] считавших обязанностьюявляться во время войны, можно было во всякое время, в случае большойпотребности, набрать целые толпы охочекомонных:[6] стоило только есаулам пройтипо рынкам и площадям всех сел и местечек и прокричать во весь голос, ставши нателегу: «Эй вы, пивники, броварники![7] полно вам пиво варить, да валяться позапечьям, да кормить своим жирным телом мух! Ступайте славы рыцарской и честидобиваться! Вы, плугари, гречкосеи, овцепасы, баболюбы! полно вам за плугомходить, да пачкать в земле свои желтые чеботы, да подбираться к жинкам и губитьсилу рыцарскую! Пора доставать козацкой славы!» И слова эти были как искры,падавшие на сухое дерево. Пахарь ломал свой плуг, бровари и пивовары кидалисвои кади и разбивали бочки, ремесленник и торгаш посылал к черту и ремесло илавку, бил горшки в доме. И все, что ни было, садилось на коня. Словом, русскийхарактер получил здесь могучий, широкий размах, дюжую наружность.
Тарас был один из числа коренных, старых полковников: весьбыл он создан для бранной тревоги и отличался грубой прямотой своего нрава.Тогда влияние Польши начинало уже оказываться на русском дворянстве. Многиеперенимали уже польские обычаи, заводили роскошь, великолепные прислуги,соколов, ловчих, обеды, дворы. Тарасу было это не по сердцу. Он любил простуюжизнь козаков и перессорился с теми из своих товарищей, которые были наклонны кваршавской стороне, называя их холопьями польских панов. Вечно неугомонный, онсчитал себя законным защитником православия. Самоуправно входил в села, гдетолько жаловались на притеснения арендаторов и на прибавку новых пошлин с дыма.Сам с своими козаками производил над ними расправу и положил себе правилом, чтов трех случаях всегда следует взяться за саблю, именно: когда комиссары[8] неуважили в чем старшин и стояли пред ними в шапках, когда поглумились надправославием и не почтили предковского закона и, наконец, когда враги былибусурманы и турки, против которых он считал во всяком случае позволительнымподнять оружие во славу христианства.
