война, карьерные флуктуации в Комитете встречаются и в мирное время.
Насколько я понимал эту ситуацию, Чепака продержали в Сумах столько лет просто потому, что не знали, когда могут понадобиться его услуги по основному профилю. Но, видимо, ничего экстраординарного в мире не произошло, и он спокойно отработал положенный срок. Через два года Трофиму Павловичу исполнится шестьдесят лет – это хороший повод отправить его на пенсию с одной большой звездой и приличной пенсией. Но генеральские погоны в УССР, как известно, добываются только в Киеве, и по управлению ходили упорные слухи про скорый отъезд Чепака в столицу республики. Правда, эти слухи тут ходили задолго до моего приезда, и я не без оснований полагал, что их распространяет сам полковник.
Но это были дела обыденные. Хуже всего было то, что Чепак антисоветчиной никогда не занимался, и его эта область человеческих знаний интересовала даже не во вторую очередь. Он всю жизнь ловил шпионов и был свято убежден, что разведки вероятных противников хлебом не корми – дай узнать секретные секреты заводов Сумской области; кажется, он даже кого-то поймал – одного или двух. Ну а диссидентским направлением он занимался по остаточному принципу, реагируя на начальственные окрики из Киева или совсем уж вопиющие случаи. Во время знакомства у нас с Чепаком даже произошел диалог, напомнивший мне сценку из «Двенадцати стульев» – «А что, отец, диссиденты в вашем городе есть? Кому и кобыла диссидент...». Конкретики я не дождался.
Где-то лет десять тему антисоветчиков в Сумах полностью закрывал мой предшественник, майор Воронов, и в этом отношении Чепак был за ним, как за каменной стеной – агентура вербовалась, отчеты писались, все были при деле, никаких затруднений не предвиделось и всё шло хорошо. Но с год назад Воронов прямо на рабочем месте словил инсульт и попал в больницу, из которой он не вернулся – всего в сорок лет.
Замену Воронову по каким-то причинам присылать не торопились, представления, отправленные Чепаком в центральный аппарат, оставались без ответа, так что через какое-то время полковник успокоился. Для «диссидентского» отдела это обернулось тем, что на его сотрудников началась натуральная охота – вакансии были у всех, а тут внезапно образовалось с десяток натасканных на полевую работу почти бесхозных оперативников. Начальник отдела пытался как-то бороться с утечкой кадров, но Чепак, которого одолевали со всех сторон, сплавил этого бунтаря в Харьковскую область и заткнул особо опасные дыры в штатном расписании более важных отделов. В принципе, разумный поступок, если руководствоваться принципом «кому и кобыла – диссидент».
В общем, ознакомившись с ситуацией, я мог лишь робко надеяться на лучшее, потому что пятый отдел тут представлял собой руины, достойные кисти французского живописца Юбера Робера.
***
Моё знакомство с двумя имевшимися в наличии сотрудниками местной «пятки» тоже состоялось в первый же день. Уже на подходе к нужной двери я подумал, что было бы правильнее вызвать их к себе, но решил не менять своего решения. В качестве компромисса я не стал стучать, обозначая намерение посетить эту обитель скорби, а просто открыл дверь, вошел и осмотрелся.
Помещение – вдвое меньше кабинета, который мне достался от Воронова. Но целых шесть столов, четыре из которых отличались пыльными столешницами. За двумя столами сидели мужчина и женщина – вернее, совсем молоденькая девушка.
Мужчина – исполняющий обязанности начальника местной «пятки» капитан Григорий Степанович Сухонин, которого четыре года назад перевели в КГБ из МООП – Министерства охраны общественного порядка, как тогда называлось МВД – то ли на усиление, то ли в наказание. Про него Чепак отозвался в целом положительно, но глубокомысленно заметил, что капитан для Сухонина – это тот предел, через который лучше не переступать. «Исполняющим обязанности» он стал ровно месяц назад, когда никакого отдела уже фактически не было – видимо, Чепаку понадобился хоть кто-то, кого можно теребить за плохие показатели. Ставить на эту должность совершенно зеленую лейтенанта Риту Буряк, которая прошлым летом окончила местный университет и приняла предложение служить в настоящих органах, было бы вызовом устоявшимся правилам. Про Риту полковник говорил с легкой иронией – насколько я понял, не потому, что девушка была совсем безнадежной, а потому, что в целом не доверял женщинам в погонах.
Сухонин производил отталкивающее впечатление – по причине ужасного шрама, который начинался на лбу, под пышным чубом, пересекал левый глаз и заканчивался на скуле. Шрам был неприятный, красного цвета, с зазубринами, он повредил оба века, и из-за этого левый глаз смотрелся жутковато. Был капитан худощав, но жилист – судя по всему, физподготовкой он не пренебрегал.