Нет, Мэри Кей. Кольца нет.
Ты кладешь руку на увесистый том, оставленный на стойке; Суриката выскакивает на улицу так же стремительно, как и ворвалась сюда. Ты следуешь за ней. Незапланированный антракт. Чтобы скоротать время, я вспоминаю, что ты успела рассказать мне в ходе нашего судьбоносного телефонного разговора.
Твоя мать распространяла косметику «Мэри Кей», причем делала это истово и беспощадно. Все твое детство прошло в чужих гостиных Финикса под бесконечно повторяющийся рекламный рефрен: ты играла с куклами Барби и слушала, как мать вновь и вновь увещевает несчастных жен купить губную помаду, чтобы вернуть в семью загулявших мужей. Как будто помада может спасти брак. Твоя мать неплохо справлялась, водила розовый «Кадиллак», но потом родители развелись. Вы с матерью переехали в Бейнбридж, и она круто поменяла свою жизнь: вместо косметики стала продавать одежду и снаряжение для активного отдыха на природе. Ты сказала, что она скончалась три года назад, затем глубоко вздохнула и добавила: «Что-то я слишком много болтаю».
Но я так не считал, и, к счастью, ты сообщила кое-что еще: твое любимое место на острове — парк Форт-Уорд. Потом ты призналась, что обожаешь бункеры, и упомянула граффити. Бог убивает всех. Я сказал, что так и есть. Ты спросила, откуда я. Я честно ответил, что вырос в Нью-Йорке, и тебе это понравилось, а потом признался, что отмотал срок в Лос-Анджелесе, но ты не поверила, решив, что я шучу. И кто я такой, чтобы разубеждать тебя?
Дверь открывается, и ты снова возникаешь передо мной. Во плоти и в юбке. Не знаю, что ты сказала своей Сурикате, но та, явно разозлившись, хватает стул и разворачивает его к стене. А ты наконец подходишь ко мне, теплая и мягкая, как мой новый кашемировый свитер.
— Прошу прощения за сцену, — говоришь ты, будто сожалея, что мне пришлось стать зрителем вашей семейной драмы. — Джо, так ведь? Мы, кажется, говорили по телефону.
Тебе не кажется. Ты знаешь. Ага. Но как ты могла предугадать, что тебе захочется сорвать с меня одежду при первой же встрече? Ты жмешь мою руку. Я прикасаюсь к твоей коже, вдыхаю тебя — ты пахнешь Флоридой. И я чувствую, как ко мне возвращается сила.
Ты смотришь на меня в упор.
— Может, уже отпустите меня?
Я поспешно разжимаю ладонь.
— Простите.
— Нет, это вы простите, — говоришь и наклоняешься ближе, как в фильме «Близость». — Я съела апельсин на улице, и пальцы у меня немного липкие.
Я нюхаю ладонь и тоже придвигаюсь к тебе.
— А пахнет мандарином.
Ты смеешься над моей шуткой и шепчешь:
— Только никому!
И вот мы уже с тобой вдвоем против всех. Я спрашиваю, дочитала ли ты Лизу Таддео — ведь я хороший парень, а хорошие парни всегда помнят чушь, которую девушка несла по телефону. Ты киваешь и говоришь, что тебе понравилось. Я тактично спрашиваю, можно ли задать вопрос о твоей дочери и ее книге. Ты краснеешь.
— Ага. Ну, как видите… Она немного одержима Диланом Клиболдом.
— Одним из школьных стрелков?
— Не совсем. Понимаете, дочь уверяет, что он — гениальный поэт, и хочет написать о нем эссе для поступления в колледж…
— Не самая удачная идея.
— Кто спорит? Я сказала ей то же самое, но она обозвала меня «лицемеркой»: в ее возрасте я выбрала для эссе бунтарку Энн Петри вместо безопасной Джейн Остин, ну и нажила проблем.
Ого, я так тебе понравился, что ты напропалую сыплешь именами!
— Не могу вспомнить… — продолжаешь ты (ну да, так я и поверил!) — У вас есть дети?
Стивену Кингу не нужно убивать людей, чтобы живописать смерть, и мне необязательно иметь детей, чтобы понять, каково быть родителем. И к тому же чисто технически у меня есть ребенок, просто он не рядом, и я не могу таскать его по местным скалам, как все эти полоумные папаши в камуфляже. Я качаю головой и замечаю, как загораются твои глаза. Ты надеешься, что я свободен, и хочешь сближения. Поэтому я возвращаюсь к теме, которая нас объединяет, — к книгам.
— Кстати, я обожаю Энн Петри. Ее «Улица» — просто шедевр.
Я надеялся поразить тебя своей начитанностью, но трюк не удался: эта книга достаточно известная, а ты — лиса. Осторожная и сдержанная. Поэтому я поднимаю ставки и сетую, что так мало читают ее замечательный роман «Узлы». На этот раз ты улыбаешься (отличный ход, Джо!), однако мы не одни, и ты кладешь руки на клавиатуру. Смотришь на экран и хмуришься (хвала небесам, в твоем лице ни капли ботокса).
— Хм…
Похоже, что-то смущает тебя в моей анкете.
Спокойно, Джо. Помни, ты «оправдан и невиновен».
— Я уже уволен?
— Пока нет, но тут нестыковка…
Ты не можешь знать о деньгах, которые я пожертвовал библиотеке, потому что главным условием была анонимность, и дама в совете поклялась, что избавит меня от такой мелочи, как проверка биографии. А вдруг она солгала? Или ты наткнулась на блог доктора Ники с его идиотскими конспирологическими теориями? Или дамочка поняла, что я тот самый Джо Голдберг? Услышала обо мне в подкасте одной истерички, одержимой убийствами?
Ты показываешь мне экран: нестыковка — в моем списке любимых авторов. Я выдыхаю.
— Что-то не вижу здесь Дебби Макомбер, мистер Голдберг.
Я заливаюсь краской. На днях по телефону я упомянул, что решил переехать на северо-западное побережье после прочтения ее «Кедровой бухты». Ты тогда рассмеялась и не без сарказма спросила: «Правда?» Я позиции не сдал, но в контратаку не пошел. Я же не диктатор. Не стал настаивать, чтобы ты непременно прочитала одну из ее книг, — просто сказал, что Дебби помогла мне и что история о добродетельной и справедливой судье Оливии Локхарт и ее парне-газетчике Джеке вернула мне веру в этот мир. Ты ответила, что будешь иметь в виду (обычная отговорка, когда кто-то рекомендует книгу или сериал), но теперь, упоминая об авторе, которого я похвалил, ты подмигиваешь мне.
Да, черт побери, ты мне подмигиваешь! У тебя золотисто-рыжие, словно огонь, волосы.
— Не дрейфь, Джо. Я съем говядину, а ты ешь брокколи. Никто ничего не узнает.
— По рукам, — говорю я, узнав цитату из сериала. — Похоже, кто-то все же побывал в Кедровой бухте.
Кончики твоих пальцев ударяют по клавиатуре. Клавиатура — это мое сердце.
— Я же обещала…
Сразу видно: женщина слова.
— Ты был прав…
Бинго!
— Это прекрасное противоядие от «того ада, что творится в нашем мире»…
О да, малышка, ты уже меня цитируешь.
— Все эти велосипеды и борьба за справедливость как-то успокаивают, — говоришь ты и пускаешься в рассуждения о плюсах и минусах эскапизма (я первым упомянул этот термин в нашем разговоре, и ты подхватила его вслед за мной).
