раз раскопала одну из уцелевших ухоронок, где лежал десяток желудей. Один жёлудь Бэлла откатила голодной подруге.
— Вот тебе подарок и не вздумай больше просить. В клочья разорву. Беги в деревню, там в кормушке подсолнечное семя должно быть. Поторопись, пока синицы всё не склевали.
Так и тянулись зимние дни, голодные и холодные. Хотя, если бы не летнее лентяйство, морозные дни можно было бы очень неплохо пережить.
Постепенно солнце поднималось выше, на пригорках появились проталины, морозы спали, но и еды почти не стало. Бэллины запасы иссякли, а чем была жива Соня, не мог бы сказать никто. Бэлла и Соня дружно объедали почки, которые начали набухать на ветках. Черёмуха, ольха, рябина… — это не еда для приличной белки.
Первоцветы — ветреница и прочие травки, — полезли дружно, но были напрочь не съедобны. И вот, наконец, проклюнулся хвощ. Его шишечки объедали все, начиная с полёвок и кончая проснувшимися медведями. Конечно, хвощ это не лещина, белки исхудали, шерсть лезла с них клочьями, а новая, летняя шёрстка была не серая, а рыжеватая, в какой предстояло бегать до самой осени.
Всякую новую травку Бэлла обнюхивала, интересуясь, а не съедобна ли она. Увы, весной трава одним косулям впрок идёт. Разве что заячьей капусткой можно пузико набить, но силы от этого прибавится не особо. Однажды увидела нежные зелёные листочки, с виду один в один похожие на листья дуба. Куснула на пробу, и оказалось, что это и есть дуб, едва проросший. Оказывается, был тут с осени прикопан жёлудь, сама же Белла и прикопала, а потом не смогла найти. Теперь от жёлудя ничего не осталось, а росток… в нём пользы, как во всякой только что проклюнувшейся траве.
Пришло время бежать на Карачарову гору. Старые дубы зацвели.
Дуб зеленеет едва ли не самым первым среди деревьев. Ни берёза, ни осина, ни рябинка ещё не выбросили лист, а дуб играет всеми весенними красками. Среди людей немало дураков, считающих, что дуб весне не доверяет, и выбрасывает лист последним в лесу. Этому учёному болвану зайти бы весной в лес и открыть глаза, может быть, научился чему-то. А жёлтые цветы, осыпающие землю пыльцой, годятся в пищу не хуже созревших желудей. Одно беда, домой сейчас из кормного места ничего не принесешь.
Зато вернулись птицы, и по всему лесу началось строительство гнёзд. Тут уж не зевай, ничего на свете нет вкуснее свежих яичек и молоденьких, только что вылупившихся птенцов.
— Жалко их, конечно, — говорила Бэлла, облизывая усы, — но пока птенцы поршками не стали, это ещё не лесные жители, а еда для таких, как мы.
— Я бы и поршка съела, — возражала Соня.
— Давай, лопай, пока сила берёт. Вырастешь, куницей станешь, а того пуще — выдрой. Будешь взрослых уток жрать.
Знала Бэлла, чем товарку подначить. В густой траве под берегом Соня нашла утиную кладку и только приготовилась пировать, как налетела утка, отлучившаяся куда-то на полминуты, и задала разбойнице таску. На шум прилетел селезень, разыскивавший пропавшую подругу. До утят ему не было никакого дела, при случае он бы и сам перебил яйца, а вот подраться селезень был не прочь. Вдвоём они как следует проредили вылинявшую шубу, и бежала от них Соня, что мочи было в коротких лапках.
— Ничего, — говорила Бэлла. — Завтра сбегаем на Карачарову гору, так у тебя лапки как следует заболят.
— Может, лучше через день?
— Нет уж. С дубов жёлуди сыпаться начали. На них много охотников соберётся, но мы первыми будем.
Так и вышло. Желудей повсюду валялось великое множество. Скорлупки у них были ещё зелёные, но мякоть внутри сладкая, вкусней воробьиных яиц. Добытчицы наелись от пуза. Затем, Бэлла начала выбирать, какой жёлудь тащить домой.
— Смотри, Соня, вот этот жёлудь я себе возьму, а этот ты бери.
— Зачем?
— Домой принесём. Запас на зиму пора собирать. Запасёшь таких побольше, целую зиму горя будешь не знать.
— Я и так не знаю. Давай переночуем здесь, завтра снова наедимся.
— Ночью медведь придёт или барсук. Придут-то они за желудями, но и тебя скушают в охотку, один хвостик останется. Ночью ты от барсука не сбежишь.
— Что же это за проклятье такое! Только разлакомишься, кто-нибудь нападёт!
— Не проклятье, а правда жизни. Где много еды, там много беды.
Взяли по лучшему жёлудю и побежали. Отошли недалеко, Соня остановилась и принялась свой жёлудь грызть.
— Что ж ты делаешь, дурёха?
— А что такого? Мой жёлудь, вот я его и ем.
— А что ты зимой есть будешь?
— Я завтра ещё принесу. И вообще, осенью грибов насушу побольше. Прежде Дрёма мои грибочки подъедала, а теперь всё моим будет.
Назавтра Соня за желудями не пошла. Ножки изболелись. Потом попыталась пристроиться к Бэллиным запасам, но получила такую взбучку, что поняла: разгневанная подруга страшней барсука. Потихоньку и Соня начала притаскивать с Карачаровой горы желудёвый запас.
А вот осень, на которую было столько надежд, выдалась сухой, грибы не родились. Понемножку да полегоньку грибками полакомились, а чтобы впрок сушить, такого не было.
— На Карачарову беги, — поучала Бэлла товарку. — Авось отыщется что-то. Не всё же кабаны повыбрали.
— Ты почему не бежишь?
— У меня желудей натаскано на всю зиму. Мне теперь отдыхать можно.
— А обо мне не подумала…
— У меня одна голова. За двоих думать не умею.
Пришла зима шишкогрызлая, которую Бэлла пережила без потерь, за ней голодная весна.
При Бэллиных запасах и голодная весна была бы сытой, но в самом начале марта в дупле завозились пятеро бельчат, и все силы уходили на этих спиногрызов.
Разбежались они только в августе, а когда исхудавшая Бэлла малость отъелась и сумела оглядеться по сторонам, оказалось, что Соня за этот срок куда-то делась. Попала ли она на обед кунице или ещё какая беда приключилась, неведомо. Главное, что больше соперниц и нахлебниц у хозяйки не было. Жить стало легче, но скучнее.
Хорошо тому, у кого память плохая. Забылась Дрёма, забылась и Соня. Наступало лето и непременные походы на Карачарову гору, а то и в орешник, когда выдавался урожайный год. Бельчата рождались и убегали иной раз очень далеко. Бэлла уже и упомнить не могла, сколько этих бельчат было. О малышах надо заботиться, пока у них глазки не раскрылись, а как подрастут, пусть уж как-нибудь сами обходятся. Другие белки, когда забегали на Бэллин участок, звали её мама Бэлла, а вправду ли она их мама или так к слову пришлось, Бэллу не интересовало. В материнское гнездо не лезут, вот и умницы.
