пробиваются первые лучи рассвета, и я подскакиваю с дивана. Дышать тяжело, сердце стучит молотом, виски бешено пульсируют, но я с благоговейным трепетом пытаюсь запомнить каждый момент сновидения. Меня переполняет радость.
Мой взгляд останавливается на желтом бумажном квадрате на каминной полке. Его размеры тридцать два на тридцать один сантиметр. За прошедшие восемь месяцев я практически поселился под ним, утонув в скорби и теряя рассудок. И все же, когда я заново прокручиваю в голове наши реплики и интонации, с которыми они были произнесены, мне даже не нужно смотреть на каминную полку.
– Артур?
Слышу свое имя и понимаю, что замечтался. Я витаю в облаках с тех пор, как проснулся. В хмельном состоянии эйфории я принял душ, оделся и поехал к психотерапевту. Я ощущаю то же самое даже сейчас, глядя в окно ее кабинета на третьем этаже, за которым виднеются одинаковые белые домики элитного лондонского района Белгравия. Я неспешно поворачиваюсь на голос, прикидывая, стоило ли идти на сегодняшнюю сессию.
– Вы улыбаетесь, – делает, несомненно, ценное наблюдение доктор Данн.
– Это… – Я лихорадочно подыскиваю нужные слова. – Это было потрясающе! Я ее видел, говорил с ней, словно все происходило на самом деле! Я помню совершенно отчетливо. Такое ощущение, будто она…
Я умолкаю, чувствуя за вежливой улыбкой молчаливое предостережение. Словно доктор Данн видит мое счастье, но не разделяет его.
– Это же хороший признак, да? – уточняю я, сомневаясь, что на мой вопрос можно ответить иначе.
– В целом, да, – осторожно отвечает она. Доктор Данн подбирает слова с тщательностью сапера, идущего по минному полю. – То, что вы видели Джулию, – само по себе прекрасно. Я за вас очень рада. Я лишь хочу быть уверена, что мы с вами готовы. Сейчас вы на подъеме, и это чудесно. Однако наша конечная цель – не зашкаливающие эмоции, а уравновешенность. Случился большой внезапный сдвиг, но, видите ли, мне бы не хотелось, чтобы вы себя перегрузили.
Я озадаченно смотрю на нее с дивана. Не понимаю, как вообще можно такое говорить. После того, как она восемь месяцев наблюдала мои беспрерывные страдания, призывать к сдержанности, когда я наконец-то свечусь от восторга?! Нелепо!
– Я справлюсь, – говорю я, с удивлением отмечая резкость, с которой прозвучал мой ответ.
– Что ж, прекрасно, – тактично произносит доктор Данн. – Могу ли я узнать, о чем вы беседовали?
Я с удовольствием погружаюсь в воспоминания, радуясь возможности еще раз повторить наш разговор. Несмотря на то, что сессия была тем же утром, мне пришлось с удвоенной силой цепляться за бесплотный сон: детали разговора утекали, словно песок сквозь пальцы. Одни я смог вспомнить, а другие канули в омут забвения.
– Да так, ни о чем особенном, – улыбаюсь я, внутренне холодея от страха. – Неважно.
Два часа спустя я лихорадочно строчу, низко склонившись над рабочим блокнотом. Я твердо вознамерился зафиксировать каждое слово, которое было произнесено нами в том разговоре, каждую интонацию, все, что я увидел и ощутил.
С тех пор, как водитель забрал меня от доктора Данн и привез в офис, все становилось только хуже. Остаток утра я разгребал текущие дела, одновременно пытаясь удержать в памяти наше свидание из сна. Вскоре образовался сводящий с ума порочный круг: мои рабочие задания прерывались мыслями о тебе, а те, в свою очередь, прерывались звоном бьющегося фарфора.
Я стараюсь переложить свой сон на бумагу, проклиная себя за тупость. Ну почему я не записал его раньше? На что рассчитывал?
– Артур?
Поднимаю глаза. На меня внимательно смотрят двадцать человек в костюмах. Я на совещании. В сером зале, где проходят заседания правления, пахнет новым ковром и маркерами для белой доски. Во главе длинного стола стоит дама в сшитом на заказ костюме и ждет ответа на вопрос, который я, естественно, не слышал. Я что-то мямлю, оглядывая помещение в поисках возможных подсказок, но вижу лишь непонятные схемы на экране и вполне понятное раздражение в обращенных ко мне глазах.
– Как я уже сказала… – с нажимом произносит дама.
Вжимаюсь в кресло. Чувствуя, как пылают щеки, отвожу глаза и рассматриваю небо Кэнари-Уорф[1]. Мгновением позже перехватываю несколько взглядов, обращенных в мою сторону: одни сочувственные, другие презрительные (которых с каждой неделей становится все больше).
Один из присутствующих заглядывает в мой блокнот, и я инстинктивно пододвигаю его к себе. Смотрю на страницу, исчерканную безумными каракулями, и мне становится стыдно и неловко. Кстати, со своей задачей я, по-моему, справился: составил подробный пересказ нашей беседы. И тем не менее, глядя на каждую реплику, я вижу лишь слова на странице.
Незаметно наступает вечер. Через мои руки неослабевающим потоком проходят бланки заявок, счета-фактуры, заказы на выполнение работ – и так весь день. Сновидение пока со мной: где-то в глубине души еще тлеют последние угольки воспоминаний, согревая ее слабеющим теплом.
Интересно, как это будет, когда они совсем остынут, и мне останется принять, что наше мимолетное воссоединение в прошлом, а впереди зияющая пустота неотвратимого будущего? Экран компьютера гаснет, готовый при малейшем поводе снова ожить. Я понимаю, что, в отличие от экрана, у меня такого повода нет, и больше не задаю себе никаких вопросов.
В ночи я возвращаюсь домой пешком. Тихая, неспешная прогулка завершается возле каминной полки. Я смотрю на квадрат из желтой бумаги с неожиданным спокойствием. Беру его в руки. Аккуратно вынимаю оттуда виниловую пластинку. В центре на этикетке черным маркером витиеватыми буквами выведено название: «Песня для Артура». Открываю запылившуюся крышку нашего проигрывателя, кладу пластинку на опорный диск. Опускаю иглу на наружный край и, услышав тихое шипение первых секунд записи, чувствую, как на меня снисходит спокойствие. Я уже начал забывать, как звучит твой голос.
Привет, Артур! Раз уж ты просил меня ее записать, что ж, я так и сделала. С днем рождения! И не вздумай передавать это музыкальным продюсерам, ладно? Ну, поехали…
Из динамиков раздаются первые робкие аккорды на укулеле, постепенно выстраивающиеся в мелодию. Я упиваюсь этими звуками и выворачиваю ручку громкости, чтобы мелодия заполнила собой всю комнату.
Небо за окном в свинцовых тучах,
День от ночи сложно отличить.
И погас наш счастья светлый лучик,
Рвется нас связующая нить.
С чувством мрачной решительности я иду к шкафчику на кухне и достаю оттуда бутылку виски и стакан. Щедро лью в стакан янтарный напиток.
От тебя осталась тень от тени,
От меня – лишь редкие звонки,
Сложно
