сделать выписку из своих бумаг, на многие из которых гляжу с досадой. Хочется вновь пробежать дни моей жизни и самое примечательное сберечь в этом повествовании. Что это — гордыня, себялюбие? Пожалуй! И все-таки плохо я знал бы себя, если бы не был уверен, что есть и другие причины. Во-первых, это — потребность воздать хвалу Господу, моему любвеобильному Создателю, моему всевышнему Отцу, чьим сыном и творением я являюсь, точно так же, как Соломон и Александр.[5] Во-вторых, делаю это ради моих детей.
Нередко хочется мне отдать все что угодно, только бы иметь подобную историю моего покойного батюшки, повесть его сердца и его жизни. Вот и дети мои, может статься, будут думать то же самое, и тогда эта книжица принесет им ровно столько же пользы, сколько я мог бы им принести, проведи я то же недолгое время за своей обычной работой. Но если даже это не так, все же, однако, я испытываю невинную радость и ни с чем не сравнимое удовольствие, оттого что могу еще хоть разок пройтись по жизни своей. Не то чтобы я возомнил, будто в моей судьбе есть нечто редкостное и для других удивительное или будто я какой-то особенный любимчик небес. А если бы даже я верил в это, — в чем тут грех? И опять думаю — ни в чем! Правду сказать, моя история немало удивляет и меня самого; и я чрезвычайно доволен тем, что вечно мудрое Провидение благоволило руководить мною до сего часа. С каким блаженством возвращаюсь я в особенности ко дням моей юности и слежу за каждым шагом, сделанным мною и тогда, и позднее. Случалось, правда, я и оступался — во многочисленных своих заблуждениях — о, тут меня дрожь пробирает и я, может быть, слишком уж поспешаю мимо. Право же, кому это надо, чтобы я стал перебирать все мои долги, — надеюсь на то, что мой милосердный батюшка и Господь мой Спаситель, зная всю глубину моего раскаяния, все их мне списали.
О, сердце мое заранее наполняется горячей молитвою, стоит мне припомнить те мгновения, когда не замечал я помощи свыше и только потом уже ясно понял и ощутил руку Божию. Ну что ж, дети мои! Друзья мои дорогие! Проверьте все это и буде найдете что доброе — сохраните.
I
МОИ ПРЕДКИ
О них я знаю так мало, как редко кто. Одно достоверно — что были у меня отец с матерью. Моего покойного батюшку знал я многие годы, а матушка еще жива.[6] Что и у них имелись родители — можно догадаться. Но мне они неизвестны, и ничего я о них не слыхал, кроме того, что моего деда звали М. Б. из Кебисбодена, а бабка моя (чье имя и откуда она родом не ведаю) умерла при рождении моего отца; поэтому его забрал к себе вместо сына бездетный родственник И. В., живший в Небисе, в общине Ваттвейль;[7] его-то и его жену я и считал поэтому своими дедом и бабушкой и любил их, а они, со своей стороны, относились ко мне как к внуку. Деда же и бабку со стороны матери знал я хорошо: это были У. Ц. и Э. В., и жили они около Лаада.[8]
Мой отец всю свою жизнь был бедным человеком; да и среди моих приятелей богача не найти. Наша семья входит в общество, составившее капитал для стипендий.[9] Если бы я или мои наследники захотели послать кого-нибудь из наших парней учиться, то он имел бы право на 600 гульденов. Всего год назад мой двоюродный брат Э.Б. из Капеля был ответственным за стипендии. Однако не слыхивал я, чтобы хоть кто-нибудь из нас, Б., пошел учиться. Отец мой многие годы получал «оброчные деньги», потом, однако, при очередном пересмотре выплат, его вычеркнули из списка вместе с другими семьями, которые не смогли предъявить удовлетворительных письменных свидетельств.[10] Что касается нашего участия в капитале для стипендий, то тут все законно, хотя мне толком неизвестно, как его составили, кто из моих предков в этом участвовал и т. п.
Как видите, дети мои, гордиться происхождением нет у нас причин. Все друзья наши и родные — люди необеспеченные, и о предках наших также не слыхал я ничего другого. Почти никто из них не занимал и мало-мальской должности. Брат моего деда состоял церковным служкой в Капеле, а сын его был ответственным за стипендии. Вот и все, что можно сказать о службе нашей большой родни. Так что не грозит нам, я думаю, гордыня, которая часто донимает неразумных бедолаг, имеющих богатых и влиятельных родичей, хотя им от них не перепадает ни гроша. Нет уж! Из нас, Б., этот недуг, слава Богу, насколько я знаю, не мучает никого; и вы видите, дети мои, что и я от него свободен, — иначе я по крайней мере прилежнее занимался бы нашим родословным древом.
Мне известно, что мой дед, как и его родитель, были людьми бедными и лишь кое-как добывали себе пропитание; что отец мой не получил в наследство ни пфеннига;[11] что всю жизнь его давила нужда, и он часто вздыхал, сокрушаясь о невеликих своих долгах. Но от этого я нисколько не стыжусь своих родителей и прародителей. Наоборот, я, скорее, даже немного горжусь ими. Ибо, несмотря на бедность, не приходилось мне слышать, чтобы среди них затесался бы какой-нибудь воришка или вообще преступник, которого наказал бы закон, какой-нибудь мошенник, кутила, сквернослов, клеветник и т.п.; не слыхал ни о ком, кого не считали бы добропорядочным человеком; кто не добывал бы хлеб свой добросовестно и честно; кто клянчил бы милостыню.
Напротив, знал я многих действительно славных, благочестивых людей с чуткой совестью. Вот единственное, чем я горжусь и желал бы, чтобы и вы, дети мои, продолжали бы этим гордиться и чтобы мы не посрамили этой славы, но продолжили бы ее в потомстве. Именно об этом хотелось бы мне почаще напоминать вам на страницах моего жизнеописания.
II
ДЕНЬ МОЕГО РОЖДЕНИЯ
(22 декабря 1735 г.)
Для меня — день очень важный. В этом мире я появился, как мне рассказывали, немного раньше, чем положено. Должно быть, виной тому мои родители. Думаю, что еще в материнском чреве сильно захотелось мне повидать свет Божий, — и то, что я
