дождь расходился. Варя чувствовала, как по лицу, за воротник бегут струйки воды.
— Что же с ребенком-то делать? — проговорил председатель. — Вернется небось цыганка за ним… Мать ведь…
— Я пока его к себе возьму, — сказала Варя. — Не оставишь же под дождем…
Одной рукой прижимая ребенка, в другой держа чемодан, Варя пошла к дому.
Две старухи, спрятавшиеся в сенях крайней избы, осторожно поглядывали через щелку на улицу. Это были хозяйка избы — одинокая вдова, деревенская знахарка Даньчиха и Варина мать — Олешиха. По-настоящему-то Даньчиху звали Дарья Евдокимовна, а Олешиху — Пелагея Ивановна, по-деревенски просто Паладь.
Но в деревне мало кто помнил их настоящие имена, и звали их, как повелось в давние времена, по именам мужей: Даньчиха — жена Данилы, Олешиха — жена Алексея.
— Сама ведь я завела в дом цыганку, — задыхаясь, шептала Даньчиха. — Погадать просила, сколько еще годов проживу. Погадала она, пошла, а во дворе — хвать курицу — и под юбку. Я в окно это увидела, бегом за ней. Тут и бабы набежали.
— Вот окаянная, — покачала головой Олешиха. — Ей, как доброму человеку, и сметанки, и яичек, а она воровать…
— Ну уж и попало ей за эту курицу, — продолжала Даньчиха. — Ежали бы не Степаныч…
Загремел гром, как будто над самой крышей. Олешиха вздрогнула и перекрестилась:
— Господи помилуй! Оборони, мать-богородица! Как гремит! Еще ударит в кого…
— Смотри, смотри, Паладь, — перебила ее Даньчиха. — Председатель слез с лошади, а прохожая девка подняла что-то с земли… Идут… Разговаривают о чем-то… Девка-то с чемоданом — русская. Начальник, поди, какой. Глянь-ка, кажись, к вам сворачивает! Так и есть, к вам.
Олешиха подскочила, с размаху хлопнула себя по бедрам и побежала к двери.
— О господи! Так это наша Варвара!
Осторожно, чтобы не поскользнуться на мокрых ступеньках, Варя поднялась на крыльцо, опустила чемодан и свободной рукой открыла дверь. Отец у порога чинил хомут.
— Здравствуй, тятя!
Алексей Филиппович поднял голову, встал с лавки:
— Варюша, никак? Здравствуй, здравствуй, Варюша! Что же ты в такую непогоду, с вещами да пешком? Позвонила бы или телеграмму отбила. На лошади бы тебя встретили.
— Откуда ж было знать, что дождь пойдет? — улыбнулась Варя.
Отец взял из рук дочери чемодан, поставил на западню. Ребенок в тряпке тихо пискнул. Алексей Филиппович испуганно попятился и, кивнув на грязный сверток, тихо спросил:
— А это, Варюша… твой?
Варя ничего не успела ответить, как в избу вбежала Олешиха и, едва переступив порог, бросилась к дочери:
— Приехала, милая! А зачем же ты этого подобрала? На что он тебе?
— Под дождем ведь не оставишь, — возразила Варя.
Олешиха щелкнула выключателем, под потолком засветилась электрическая лампочка. В правом углу над столом тусклым закопченным золотом блеснули повешенные в три ряда иконы.
— Прости, господи, — перекрестилась Олешиха, глядя на иконы, и повернулась к дочери: — Куда же теперь его? В грех ты нас вводишь…
Варя стояла посреди избы, на пол с нее капала вода.
— Да переоденься скорее, — сказал отец. — Замерзла небось. Захвораешь еще.
— Мама, дай чего-нибудь ребенка перепеленать, — попросила Варя.
Олешиха нехотя полезла на полати, долго рылась там, наконец сбросила рваную отцову рубашку. Варя развернула ребенка, вытерла мокрый животик и мокрые ножки, запеленала его в сухое. Но мальчик продолжал плакать. Варя взяла его на руки и, прижимая к груди, стала качать, потихоньку напевая: аа-а-а, ээ-э-э… Мальчик плакал все громче.
— Мама, у нас есть кипяченое молоко? — повернулась Варя к матери.
Олешиха подошла к печке, гремя, отодвинула заслонку и достала горшок.
— Говорю, в грех только вводишь, — бормотала она. — Кому он, цыганенок, нужен? Куда ты его теперь денешь? Вот еще свалилась забота на мою голову… — Оставив горшок на шестке, Олешиха, шаркая ногами, вышла в клеть.
— Откуда он у тебя? — спросил Алексей Филиппович, показывая глазами на ребенка. — Чей?
— Возле Шапки-сосны наши женщины цыганку за что-то били. Цыганка убежала, а ребенок остался под сосной. Тут дождь начался, цыганка не возвращалась, ну я и взяла его. Придет, отдам. А пока пусть у нас побудет.
— Конечно, живой человек, не бросишь, — согласился отец и взял ребенка на руки.
Олешиха вернулась из клети, неся в руке рог от молодого бычка, замотанный с тонкого конца тряпкой.
— Ты сама из него когда-то сосала, — сказала она Варе.
Олешиха вымыла рог в горячей воде, налила в него молока и сунула младенцу в ротик.
Мальчик перестал плакать и зачмокал губами.
— Я-то цыганку пальцем не тронула, — сказала Олешиха. — На мне греха нет…
Варя легла спать в горнице на кровати. Ребенка она положила рядом с собой. Давно уже потушили свет, но Варя никак не могла заснуть.
В избе было тихо. Только ходики монотонно и торопливо приговаривали: «тик-так, тик-так». За окном слышалось тихое журчание стекающей с крыши воды. Изредка из хлева доносилось глухое позвякивание колокольчика и вздохи Буренки.
«Придет или не придет цыганка за ребенком? — думала Варя. — Должна бы прийти…»
Олешихе тоже не спалось. Она ворочалась на полатях и с тревогой размышляла: «А вдруг не вернется цыганка в деревню? И ребенка оставит… Может, и ребенок-то вовсе не ее, а украденный… Вот еще забота!»
— Варя, ты спишь? — шепотом спросила Олешиха. — Что, мама? — так же тихо отозвалась Варя. — Нет, еще не сплю.
— Дома, говоришь, учить-то будешь?
— Дома, в Шумкове.
— Вот и хорошо. Каждый день тебя ждала, слава богу, теперь дождалась. Как-никак вместе веселей будет.
Олешиха замолчала. Мальчик под боком у Вари пошевелился, Варя прижала его к себе, и он затих. Вскоре заснула и она.
Дождь лил всю ночь, то стихая, то усиливаясь. Но под утро он перестал, и к восходу солнца на небе не осталось ни одной тучки. Утро снова предвещало ясный и теплый день.
Над лугами и полями, над огородами и дорогой поднимался густой, как дым, туман. Земля, обильно смоченная за ночь, отдавала лишнюю влагу. Намокшие избы были черны и, казалось, стали ниже, точно их прибило ночным дождем. Мокрые крыши, как и земля, дымились.
Хотя с утра нельзя было работать на поле, в деревне люди встали, как всегда, с солнцем. Закурились дымки над трубами. Женщины, скользя, шли по тропинке на Иньву по воду. Из кузницы, что стояла на краю деревни, доносились удары молота.
Варя приподнялась на локте, поправила одеяльце на спящем ребенке, посмотрела вокруг. В доме все было так же, как и год, и два назад. Веселые лучи утреннего солнца заглядывали в окно, прыгали зайчиками на побеленной печке.
