прадед рассказывал мне то, что видел своими глазами». За пределом семи поколений нет возможности передачи прямой информации о жизни прошлых поколений, их представлений о мире и о себе. То есть семь поколений не только для тюрков, но и для всех — единица измерения жизни социума.
Так возникла идея просмотреть всю историю через призму смены семи поколений. Но откуда взять точку отсчета? Какой народ и с какого времени задал ритм исторического развития всех народов Восточной Европы? Начал считать для разных народов, с разных точек отсчета. Оказывалось, что народ этот — татары, а точка отсчета — нашествие на Русь Батыя. Это настолько не укладывалось в привычные представления, что казалось просто невероятным.
Эдуард Кульпин-Губайдуллин,
Москва
Мистика цифр
Деление истории России на семипоколенные циклы, начиная с монгольского нашествия, дает такой результат.
Первый цикл жизни народов Восточной Европы после монгольского нашествия завершается Смутой — Гражданской войной в Золотой Орде — Великой Замятней, как она именуется в русских летописях (1360).
Второй — концом татаро-монгольского ига на Руси и созданием Московского государства (1483).
Третий — снова Смутой (1606).
Четвертый — завершением петровских реформ (1732) и окончательным созданием Российской империи.
Пятый — преддверием Великих реформ (1862) — своеобразный аналог Смуты для своего времени.
Шестой — становлением социальной системы, параметры которой еще не совсем определены (2002).
На время абстрагируемся от странного «выпадания» из цикличности столь значительных процессов и событий начала XX века, как революций, реформ Столыпина, Гражданской войны, и попробуем осмыслить результат. Что перед нами: простой набор цифр, случайно совпавший с переломными моментами истории, или внешнее отражение эволюции самоорганизующейся системы?
Мы видим, что социоприродный организм — население и территория его проживания — через каждые семь поколений проходит через два рода (типа) состояния: либо бифуркационные, либо — относительной социально-экологической стабильности. Последняя каждый раз достигается в принципиально отличной от предыдущей форме социально-политической организации. Золотая Орда — не Московское царство, а оно — не вестернизированная Российская империя, а империя — не Советский Союз, а СССР — не постсоветское пространство. И все-таки в этом есть что-то общее? Есть. Интересующиеся смогут прочесть в моей статье «Восточный ритм русской истории (общественные науки и современность». 2008, № 6, с. 60–73). А пока попробуем ответить на другой вопрос: является ли такая последовательность доказательством того, что упомянутый организм в ментальном плане является не славянским, не русским, но славяно-тюркским развивающимся суперэтносом?
Для проверки нужно изменить точку отсчета, приняв такую, которая явно не имеет отношения к тюркскому истоку. Например, от начала Киевской Руси (882). От 882 года семипоколенные циклы дают следующий ряд цифр: 882–1005–1128–1251–1374–1497–1620–1746–1876–2016. В их череде можно найти какой-то смысл, но ясно, что в сравнении с началом отсчета от Батыева нашествия, все даты, кроме одной (1497 — принятие Судебника), событийно крайне невыразительны. Да и возникла ли Киевская Русь сразу как единый социоприродный организм?
До крещения Руси народ для элиты — варяжско-славянской княжеской дружины — был просто завоеванным населением, которое без всяких правил можно было насиловать, а народ считал естественным убийство князя. (Вспомним летописную историю князя Игоря!). Киев и через сто лет после «приглашения» варягов для Святослава не был центром обитания своего народа, а лишь источником экспортных товаров: меха, меда, воска и рабов, поставщиком которых для элиты было завоеванное население Руси (см. напр. Пушкарев С.Г. Обзор русской истории. М.: Наука, 1991, с. 23).
Лишь спустя век после основания Киевской Руси элита пришла к мысли иметь общие с народом представления о мире и о себе и осуществила насильственное крещение народа. С этого момента процесс формирования восточнославянского социума как единого организма можно считать начавшимся.
От принятия христианства, в отличие от основания Киевской Руси, мы имеем другой ряд цифр: 989–1112–1235–1358–1481–1604–1730–1860–2000. С XIII века даты настолько точно совпадают с аналогичными при отсчете от монгольского нашествия и также точно указывают на основные переломные моменты истории, что возникает вопрос: что же было определяющим для России? Наследие европейской идентичности, воплотившейся в христианстве? Или наследие Востока, слившееся с традициями ортодоксального христианства?
Обратимся к тому, что нам известно в истории об этапах утверждения христианского мировосприятия в русском обществе. За количественный индикатор процесса примем динамику роста монашества — людей, посвятивших себя служению Богу. Но поскольку статистика числа монахов отсутствует, используем косвенный показатель — рост числа монастырей.
В.О. Ключевский писал: «В первые два века христианской жизни Руси мы встречаем наибольшее количество монастырей в центральной полосе тогдашней Русской земли по среднему и верхнему Днепру, по Ловати и Волхову, где наиболее сгущено было русское население… Из 70 монастырей, известных до конца XII в., на эту полосу приходится до 50… Почти все эти монастыри ютятся внутри городов или жмутся к стенам, не уходя от них далеко в степную или лесную глушь… Но с XIV в. замечаем важную перемену в способе распространения монастырей, и именно на севере. Доселе… редко появлялась пустынь — монастырек, возникавший вдали от городов, в пустынной, незаселенной местности, обыкновенно среди глухого леса. В первые века нашей христианской жизни пустынножительство развивалось у нас очень туго; пустынная обитель мелькает редким, случайным явлением среди городских и подгородных монастырей. Более чем из 100 монастырей, приведенных в известность до конца XIII в., таких пустынек не насчитаем и десятка, да и из тех большинство приходится именно на XIII в. Зато с XIV в. движение в лесную пустыню развивается среди северного русского монашества быстро и сильно: пустынные монастыри, возникшие в этом веке, числом сравнялись с новыми городскими (42 и 42), в XV в. превзошли их более чем вдвое (57 и 27), в XVI в. — в 1,5 раза (51 и 35) [Ключевский, 1988, Соч. Т. 2., с. 231–234].
Следовательно, до монгольского нашествия христианизация лишь слегка затронула русских, почти исключительно горожан, составлявших в то время не более 0,5% всего населения Руси. Лишь в эпоху ига — XIV–XV вв. монастыри «вышли» из стен городов и пошли «в народ». Или иначе: народ пошел в монастыри и к монастырям. Это произошло, как известно, в условиях режима наибольшего благоприятствования, созданного ордынским правлением: возникающие монастыри получали тарханные грамоты охраны чести, жизни и имущества.
Далее, как писал проф. Н.М. Никольский для специального издания к трехсотлетию дома Романовых, даже в XVII в. жили еще не только анимистические представления, но живьем сохранялись и старинные культы березки, домового, водяного, а местами даже Перуна и Хорса, которым «подкладывались требы». Священник мог прожить своей профессией, только пройдя всю науку волхвов. Ежедневное чтение священного писания и соблюдение норм христианской морали не было
