Никакой почтительности, никакой сдержанности, никакой благопристойности,наконец. Все его старания… несомненно, она слишком увлеклась… чересчур многообщалась с этим молодым человеком, Генри Ли… вот и нахваталась от него.Последнее время этот Генри что-то зачастил к ним. Но кто кем больше увлечен илик чему приведет подобное общение этого м-р Кенинсби сообразить не мог, а напомощь рассчитывать не приходилось. Оставалось утешаться мыслью о том, чтооднажды она еще пожалеет… Не станет тогда… когда совсем запутается… и всехзапутает… путаница запутается… да уж.
Тут в комнату вошла Нэнси, небрежно бросила:
«Эй, старина, послушай-ка…». Да нет, он вовсе не спит; такчто незачем его будить. М-р Кенинсби терпеть не мог, когда его заставали спящимперед ужином. Может быть, все-таки не заметила… «… Ну и вообще. Может, поговоришьнемного с Генри, пока за стол не садились?».
Если бы он точно знал, насколько далеко зашли извинениядочери, то сообразил бы, как лучше их принять. Но он прослушал начало, адоказывать теперь, что не спал, не хотелось. Ничего не оставалось, как не спешапрокашляться, подняться и величественно молвить:
— И не смей грубить тете. Этого я не потерплю.
Нэнси, сияющая после короткого разговора с Генри и врадостном предвкушении следующего, обвинений не приняла, кротко заметив, чтоименно она назвала Сибил святой, и отец с дочерью мирно вернулись в гостиную.
М-р Кенинсби уже несколько месяцев был знаком спредполагаемым женихом дочери, но так и не привык к нему. Он знал, конечно, чтоГенри Ли — молодой адвокат, пока без практики, но видел в будущем зяте толькоцыгана, избравшего почтенную профессию не иначе как с какой-то зловещей целью.
В гостиной ему навстречу поднялся высокий, стройный молодойчеловек, темноволосый, смуглый, с яркими, пронзительными глазами и длиннымичуткими пальцами. Мягкий воротничок рубашки походил на шейный платок.«Курятник, — в который раз подумалось м-ру Кенинсби. — Как раз дляНэнси — лишь бы по дорогам шляться. У нее самой имя какое-то цыганское. Этомать виновата…». В именах он чувствовал жутковатую значительность, отчастипотому, наверное, что самого его назвали Лотэйром. Это отвратительное имяпоявилось заботами крестной его отца, богатой старой дамы, испытывавшейстрастный восторг перед лордом Бэконсфилдом. В надежде польстить старой грымзекрестник и назвал дочь Сибил, а сына — Лотэйр. Хорошо еще, что не Танкредом илиЭлроем, или, не дай Бог, Эндимионом. Даже м-р Кенинсби-старший признавал, чтосочетание Эндимион Кенинсби звучало чудовищно. Появлению других персонажейпомешали два обстоятельства: во-первых, крестная оставила политику и удариласьв религию, начав переводить большие суммы денег англиканским женским общинам;во-вторых, детей у ее крестника больше не было. Но, увы, он-то успел родитьсядо ее внезапного обращения. Лотэйр всегда и всюду Лотэйр: в документах, на банковскихчеках, в письмах, анкетах, адресах, справочниках. Во всех важных делах — ЛотэйрКенинсби. О, если бы его звали Генри Ли!
Усаживаясь за стол, он снова подумал об этом. Он думал надэтим, пока ел суп. Что-то всегда было к нему несправедливо: удача, судьба, рок…Бывают такие люди, на которых все шишки валятся, которые получают раны еще доначала битвы; и не всем, между прочим, удается держаться так хорошо, как ему.Но как же она дразнит его — эта призрачная удача! Вот и в прошлом месяце Дункан— как всем известно, человек был бедный — вместо простого, полезного, честногонаследства, оставил своему старинному другу Лотэйру Кенинсби какую-то коллекциюигральных карт, чтобы оный Лотэйр хранил чертову коллекцию в целости исохранности до самой смерти, после чего коллекция должна перейти всобственность Британского музея. О последнем условии наследнику и думать нехотелось. Он подозревал, что несколько колод представляют ценность, инемаленькую. Но пару лет — по крайней мере, год, — лучше ничего не предпринимать.Слишком много людей об этом знают. Даже статья была в какой-то газете. Вближайшее время он не сможет продать их, — м-р Кенинсби вздрогнул, впервыемысленно произнеся это слово.
— Папа, — сказала вдруг Нэнси, — ты ведьпосле ужина покажешь нам карты мистера Дункана? — Кенинсби неприязненноусмехнулся, но Нэнси не отступала. — Генри прочитал о них в газете. —Кенинсби представил себе цыгана, сидящего под забором с клочком газеты вруках. — И он немножко разбирается в картах. Ой, Генри, в чем ты только неразбираешься!
«Ну да, — желчно подумал м-р Кенинсби, — ярмарка,деревенские простофили выкладывают последние гроши, чтобы угадать, под какимнаперстком горошина. Тоже мне, знаток!».
— Дорогая, — начал он, — мне тяжеловспоминать… Ведь Дункан был моим хорошим другом.
— Ну пожалуйста, тебе ведь нетрудно… Ему нравилось,когда люди интересовались его коллекцией.
Кенинсби поднял голову и заметил, как на лице Сибилмелькнула легкая улыбка. Чему она улыбается? Нэнси сообщила неопровержимыйфакт, касавшийся последних лет жизни Дункана, и теперь Кенинсби не могсообразить, как лучше выпутаться. Но Сибил-то чему радуется?
— Я буду вам очень признателен, — вступил вразговор молодой человек. — Мне в самом деле интересно! Наверно, это у насв крови, — добавил он, подшучивая над Нэнси.
— Ты и гадать умеешь? Погадаешь мне? — щебеталаона.
— Немного по картам, немного по руке, ну и немножко позвездам, — сообщил он.
— По руке я и сама могу, — объявила Нэнси. —Я гадала папе и тете тоже. Я только не смогла прочесть папину линию жизни — онавроде кончается на сорока, а он вот он — живой.
М-р Кенинсби, ощущая себя скорее на том свете, чем на этом,опустил голову.
— А мисс Кенинсби? — спросил Генри, слегканаклонившись к ней.
— Она, по-моему, собирается жить вечно, — заявилаНэнси. — У нее линия жизни даже под палец уходит.
Генри странно поглядел на Сибил, но ничего не сказал, иразговор о хиромантии оборвался, когда Ральф заявил, что всякий тамспиритуализм и тому подобная ерунда — просто вздор.
— Как вы собираетесь узнать по моей ладони, что впятьдесят я заболею, в шестьдесят мне перестанет везти, а в семьдесят я уеду вЗанзибар?
— Руки — штука странная, — сказал Генри. — Олиниях на них до сих пор мало что известно.
— Да? — удивился Ральф.
— Таких красивых рук, как у тети, я ни у кого невидела, — Нэнси искоса взглянула на Генри и отметила, как изумленношевельнулись его брови. Что и требовалось. Пусть посмотрит и сравнит потом. Унее тоже красивые руки. И все остальное, между прочим, не хуже, чем у других.Она легонько коснулась его плеча и добавила:
— Посмотри сам.
Все посмотрели, даже сама Сибил благосклонно взглянула насобственные руки и мягко согласилась:
