ползучие растения, все это он классифицировал, и еще в те давние времена описал все эти растения в учебниках, да и животных тоже. По ним и сейчас учатся. Был по-настоящему великий натуралист.
Поэтому ничего удивительного, что теперь его праправнук знает каждое растеньице, причем не только из местных, но и со всего света, и по названию, и по запаху. Крупнейшие ученые приезжают к нему, чтобы получить консультацию. И было от кого унаследовать такое знание. Кровь — не водица, чтобы ее смыло первым же дождем, это как карета, едущая сквозь пять поколений, и даже больше. И само собой, время от времени она показывает, что она везет.
И хотя они не могли вам точно объяснить, чем именно занимается праправнук, им очень нравилось рассказывать о его прилежании и трудолюбии. Он отдыха не знает, время не тратит, как когда-то его далекий предок, весь день в поле. — Так шептали ему вслед, видя его торопящимся домой или из дома, иногда, особенно начиная с весны, с охапками веток с набухшими почками, цветов, листьев или кореньев. Но если их серьезно спросить, чем он на самом деле занимается, кроме работы в конторе, начинают запинаться и принимаются мудрствовать. Кто знает, куда он идет и где его обитель. Вот так, смотришь на него, и, кажется, что он здесь, среди нас, но нет, нет, он уже где-то далеко, бог знает где. Далеко он от нас, но ей-богу, есть в кого. И снова находится какой-нибудь пример из его семьи. Мать его отца через весь город проехала на машине в то время, когда в наших местах, даже в крупных городах, женщины и сидеть не смели за одним столом с мужчинами. Вот такая это семья. Он очень хорошо знает, что делает, о нем и его делах слышали и довольно далеко отсюда. Не у каждого нос дорос, чтобы это понять.
Воздавая хвалы его предкам, горожане никогда не забывали рассказать и о его отце. Щедро перечисляли его звания и заслуги. Композитор, скрипач, дирижер, основатель и директор местной музыкальной школы, о которой с гордостью твердили, что с дипломом о ее окончании, именно из-за подписи директора, принимали во все высшие музыкальные учебные заведения без вступительных экзаменов, начиная с Белградской академии, далее в Пештскую, и вплоть до Пражской консерватории, которая, впрочем, была альма-матер директора, как некоторые многозначительно подчеркивали. Сильная ветвь мощного ствола, говорили они об отце. Пока он жив, местная библиотека для нас бесполезная роскошь. Он — живой кладезь разнообразных знаний. Столько поколений у него выучилось. Совершенно понятно, что многое унаследовал и сын.
Отец вообще-то коллекционирует скрипки, обязательно вставит кто-нибудь, как доказательство наследования по прямой. И цитры, не только скрипки. Э, нет, — тут же едко перебьет тот, кто в компании всегда все знает лучше других. Цитры он делает сам. Причем именно те, настоящие. Не эти деревенские бренчалки, которые можно сотнями найти в каждом большом сельском доме в Верхней Бачкой. Он делает гораздо более сложные цитры, такие, на которых играют в больших оркестрах. Золотые руки у этого человека, а не только светлый ум. Нет на свете такого инструмента, на котором он не умел бы играть. Потому его и зовут повсюду, или привозят цитры сюда, для пробной игры и оценки. Такие люди редкость, завершает рассказчик свое суждение со всей серьезностью, как будто вручает аттестат зрелости. На это какой-нибудь местный всезнайка обязательно приведет пословицу о яблоке и яблоне, но столь глубокомысленно и заумно, что можно поклясться — до этой прописной истины он дошел сей момент, не сходя с места.
Ничуть не сомневаясь в своей уверенности, что мир именно таков, насколько в состоянии вместить их мозг, в рассказе они обязательно упускали самое главное. Так было и на этот раз. Они даже представить себе не могли, насколько «яблоня», о которой они столько распространялись, была на самом деле жалкой, что ее яблоко укатилось так далеко от нее, и насколько мощные усилия были приложены, чтобы в нем не пробудились даже малейшие признаки наследственного дара, как знак утешительной близости. Природа, однако, весьма капризная барышня, и когда наделяет талантами, и когда обделяет.
Если бы в таких историях заботились об истине хотя бы вполовину от того, насколько люди старались постоянным повторением поддерживать ее жизнь, то легко бы открылось, что у отца всего две скрипки, а вовсе не целая коллекция, как утверждает молва. Одну из них он сделал собственными руками, по чертежам и при помощи своего великого друга, являвшегося для него примером, признанного во всем мире мастера-лютье[2] Карла Паржика. Не было большой тайной и то, что в своей жизни он изготовил одну-единственную цитру, да и то только для домашнего использования.
Зная, что на цитре легче учиться, он понадеялся, что сын, тогда еще совсем маленький, после долгих и упорных занятий сможет сыграть на ней хоть что-нибудь. Пустой и напрасной была эта надежда. Сначала, к его искреннему недоумению, а затем и к великой печали, единственный сын-«яблоко» не выказал к игре ни способностей, ни желания. Цитру покрыл толстенный слой пыли, а сам он выбрал совершенно другой путь. Карло, сынок, — возопил сокрушенный отец, вперив взор в своего лучшего друга, — есть ли от этого лекарство. Есть, отвечал тот с легкой усмешкой. Ты будешь играть за нас обоих.
Если бы он стал музыкантом, как отец, или юристом и экономистом, склонным к музицированию, каким был дед, его бы наверняка уважали и ценили точно так же, как их, но тогда бы о нем, вероятно, не слагались такие рассказы. А так, истории вились вокруг него, как мухи вокруг лошадиных ушей. Им восхищались, как неким столичным явлением. Одни его считали чуть ли не божеством, другие, — но на самом деле это были лишь редкие недоумки, — только местным декоративным дурачком, однако все же неизвестно, отпускал ли кто из горожан публично на его счет какие-нибудь грубые шутки. Они сами его поместили в центр того, что понимали под престижем города, и последовательно сохраняли за ним это место. Им нравилось, что у них в городе есть такая персона и живет среди них. Они ценили и предпринимаемые им коллекционерские экспедиции (так его частые путешествия называл доктор Апатович, школьный приятель), но все же с большей радостью приветственно махали и спешили ему помочь, когда встречали его с чемоданами, возвращающегося с железнодорожной станции, чем когда он уезжал. Как будто в них теплилось какое-то тайное подозрение, что в один прекрасный день
