момента, когда его отец уйдет, по обыкновению, из дому. Один или в сопровождении Иванушкиного двоюродного брата, Валерьяна, который уже два месяца почти повсюду Митрофана Кузьмича сопровождал. Тогда Иван смог бы переодеться в свой затрапез — как именовала эту одежду их пожилая экономка баба Мавра. Только она и проживала в обычное время в комнатах второго этажа вместе с купцом Алтыновым и его сыном. А вся остальная прислуга занимала одноэтажную пристройку, примыкавшую к дому. В ней размещались также кухня, прачечная и большой ледник. А чуть поодаль, в глубине двора, стоял обширный каретный сарай. Задней стеной он примыкал к огромному яблоневому саду. И над сараем этим обустроено было помещение, единственно для Иванушки важное во всех немаленьких владениях его отца.
Иван сидел в гостиной на черном кожаном диване с высокой спинкой и машинально проглядывал оставленную отцом вчерашнюю газету. Не читал — просто выхватывал заголовки заметок: «Государь император намерен встретиться с германским кайзером и австро-венгерским монархом», «Завершено строительство Поти-Тифлисской железной дороги», «В городе Нарва началась стачка на Кренгольмской мануфактуре».
«Интересно, — подумал Иванушка, — кто подбил ткачей бастовать? Их же всех уволят! У нас ведь не Англия — тред-юнионов нет». И тут прямо у себя за спиной он услышал женский голос:
— Умаялся уже от жары, дружочек мой? Не чаешь, когда в прохладу попадешь?
Иванушка даже вздрогнул — хотя должен был бы уже к обладательнице этого голоса попривыкнуть.
Многие годы в их с отцом жизни никакие женщины не присутствовали — за исключением бабы Мавры, разве что. Из её-то рассказов Иванушка и знал историю своего рождения и отцовского вдовства.
Митрофану Алтынову и его жене Татьяне Дмитриевне десять лет Бог не давал деток. А когда Татьяна Дмитриевна его наконец-то понесла, уж как они оба радовались!.. Вот только — роды оказались тяжелыми, неудачными. Мальчонка родился весь синий, и доктор, которого Алтынов вызвал, не доверяя повивальным бабкам, думал уже: младенец не выживет. Но — всё-таки сумел того откачать. Только вот у матери Ивана открылось кровотечение, и унять его доктору так и не удалось. Мать еще успела взять ребенка на руки — увидела, что живой он! И сказала даже, улыбнувшись: «Ванечка, сыночек…» А потом испустила дух.
Иванушка, пока был маленький, много раз Мавру переспрашивал: да точно ли всё было именно так? Ведь он явственно помнил лицо своей матери — и не по дагерротипу, что висел у отца в кабинете. Ибо материнское лицо он помнил в цвете — и до сих пор будто воочию видел изумрудные искры сережек в её ушах. Да разве ж сумел бы новорожденный младенец запомнить подобные детали? Но потом, когда Иванушка стал постарше, переспрашивать он перестал. Так что у Мавры Игнатьевны отпала необходимость клясться и божиться, что — да: именно так. С чего бы она, Мавра, стала выдумать такое!
Во второй раз Митрофан Кузьмич так и женился. И женщина, окликнувшая теперь Ивана, была ему не мать и не мачеха — тетка по отцу, Софья Кузьминична Эзопова. Она уже лет пятнадцать как сама овдовела. И после смерти своего мужа — богатого купца и бывшего делового партнера своего брата — сразу же уехала вместе с сыном Валерьяном куда-то за границу. То ли во Францию, то ли в Италию. И возвратились они оттуда только в начале нынешнего года. Тетка была годами всего на пять лет моложе Митрофана Кузьмича — ей уже стукнуло пятьдесят. Но выглядела она моложаво, кокетливо: любила принарядиться, всегда завивала волосы. И, как подозревал Иванушка, даже подкрашивала губы — уж больно ярко оттенка они у неё были. И теперь на губах этих играла самая, что ни на есть, ласковая улыбка.
Иванушка в ответ ей не улыбнулся. Он вообще стеснялся улыбаться. Семь лет назад он выбил себе передний зуб — при обстоятельствах, на которые отец его сердился до сих пор. Но при появлении тетки купеческий сын чуть приподнялся с диванчика, на котором сидел, и даже склонил голову в учтивом поклоне. Софья Кузьминична с первого дня своего появления в доме внушала ему легкую оторопь, но вместе с тем — и некое подобие уважения.
— Да, тетенька, сегодня жарковато, — кивнул Иванушка. — И скоро я пойду на голубятню. Как только батюшка меня отпустит.
2
Митрофан Кузьмич Алтынов, купец первой гильдии, начал утро с того, что приказал работнику одной из своих лавок погрузить на телегу два пуда воску — для церковных свечей. В них обнаружился сильный недостаток: всё пожгли на Ильин день. Так что настоятель отменил даже сегодняшнюю вечернюю службу в храме — опасаясь конфуза: когда нечего окажется возжигать перед ликами святых. День был будний, никаких значимых праздников на него не приходилось. И священник заранее всем объявил: нынче вечером церковь будет закрыта. А сам отправил нарочного к купцу Алтынову, который состоял старостой при храме Сошествия Святого Духа уже полтора десятка лет — почти с того самого времени, как потерял жену. И положил для себя: ни одной минуты в течение дня не оставаться праздным, чтобы не позволить бесовскому унынию собою овладеть.
Купец Алтынов частенько бывал в разъездах — по коммерческим делам. А его бестолковый сынок, Иванушка, либо торчал на своей голубятне, возвышавшейся в дальней части двора, над каретным сараем, либо просиживал штаны в уездной публичной библиотеке. Читал книги прямо там — почти все карманные деньги просаживал на плату за абонемент. Конечно, Митрофан Кузьмич мог бы привозить сыну разные книжки из своих многочисленных поездок, однако делать этого решительно не желал. Нечего было потакать этому недорослю, который даже отцовскому делу выучиться не мог. Читал хорошо, писать умел прямо-таки каллиграфически, а вот арифметику не освоил почти что вовсе. Складывать и вычитать еще мог едва-едва, а уж умножение и деление для него были — словно китайский язык. Учитель математики только и сумел вбить ему в голову за три года занятий, что глупейший стишок: Пифагоровы штаны на все стороны равны.
Ну и как, спрашивается, было такого сынка допускать к торговому делу? Весь отцовский капитал спустил бы он вмиг!
Митрофан Кузьмич завздыхал, закручинился, когда подумал про сынка. Вот ведь напасть какая! Вся надежда была теперь только на племянника Валерьяна: умного, ухватистого, расторопного. Тот, конечно, годами был постарше Иванушки — ему шел уже двадцать шестой год. Но Митрофан Кузьмич имел основания полагать, что сын его и к пятидесяти годам не наберется такого разуму, каким Валерьян обладал уж
