сначала нормальной еды поесть. Сырники или хотя бы блинчики с творогом. Знаю, где их продают. Договорились?
— Ладно, — Пелагеша кивает. Я же дрожащими пальцами набираю нашего участкового. Дочка вдруг спохватывается:
— Ну ты же без куртки, мамочка…
Да уж… Докатилась. Становится неприятно от того, как это всё выглядит. Ещё и с ребёнком. Хотя почему — выглядит? Так ведь всё и есть на самом деле. Непутёвая мамаша и бедная девочка, которая из-за неё страдает.
— Ничего, зайка. Мне так лучше. И совсем не холодно.
Я дозваниваюсь, наш разговор выходит коротким. Владимир Олегович обещает приехать в течение часа.
Кафе тут недалеко, я думаю переждать там. Только страшно, что Глеб может нас перехватить. Но в этот район я переехала недавно, он будет плохо ориентироваться, ещё и в таком состоянии.
Уже собираясь зайти в лифт, я замечаю, что дверь напротив приоткрыта, и из-за щели на нас смотрит высокая, сухая старуха с только отчасти седыми волосами. А в остальном они такие же чёрные, как у меня. На лицо ей лет девяносто, но рост под это не подходит. Я даже пугаюсь, потому что в коридоре её квартиры не включён свет, и из-за теней она выглядит особенно зловещей.
— С мужем борешься? — заговаривает она в тот момент, когда я ещё надеюсь улизнуть.
Глава 2
Она приоткрывает дверь и выступает на шаг вперёд. Где-то метр восемьдесят, в длинной ночнушке цвета слоновой кости. И не боится простудиться? Всё-таки январь, в подъезде не так уж и тепло.
— Мамочка… это же Баба-Яга… — шепчет Пелагея.
Глеб в своё время любил её пугать разными сказочными персонажами, и хоть я сама о них не упоминаю, она до сих пор помнит и боится всяких серых волчков, Кащеев и да… Бабу-Ягу.
— Нет, — вполне серьёзно отвечает старуха, — не она. Совсем другая степь… Так что же ты не отвечаешь, когда с тобой говорят?
Мурашки бегут по телу. Я, крепко стиснув руку Пелагеши, всё-таки киваю:
— С бывшим мужем. Но уже всё в порядке. Простите, если я напугала вас. Мы уже уходим.
Она выгибает тонкую бровь:
— Вот так пойдёшь?
— Да… Тут кафе рядом, да и вообще… Не беспокойтесь. И не подумайте ничего. У нас нечасто это.
Наверное, сейчас из-за того, что так сильно устала, я особенно остро чувствую стыд из-за того, как выгляжу, в какое положение попала.
Скорее бы переехать. Я хочу из Сибири в Краснодарский край. Там, может, моя крошка задышит по-новому. И все эти ужасы останутся в таком далёком прошлом, что покажутся даже не старым кошмаром, а лишь его дымкой.
— Ясно… — тянет она.
Есть что-то в ней такое властное и по-особенному притягательное, что я не могу просто взять и уйти. Она сама отходит куда-то, но дверь не закрывает, давая понять, что разговор не окончен. И я стою, будто бы подверженная каким-то странным чарам. Причём дочка так же с интересом рассматривает дверной проём и молчит. А это ей не очень-то свойственно.
Кажется, что одновременно прошла и всего секунда и целый час.
Старуха выходит к нам вместе с норковой шубой. Когда-то такое считалось роскошью. Сейчас, конечно, мода сильно изменилась и мех животных в принципе перестал быть в почёте. Но дух всё равно захватывает от возникшей у меня догадки.
— Нет… Что вы… Зачем это?
И вправду — она протягивает шубу мне.
— Бери, бери… Что ты будешь раздетая ходить? Хочешь, чтобы девочку у тебя забрали? Или заболеть хочешь? Сляжешь если — кто о ней позаботится?
Эта мысль и вправду отрезвляет меня. Болеть ни в коем случае нельзя. У меня просто нет на это права. Я принимаю шубу, рассыпаясь в благодарностях.
— Я живу в доме напротив. Я вам сегодня же её верну. В этот же час…
— Ну да, — вдруг склабится старуха, заставляя меня вместе с Пелагеей отступить на шаг. — Конечно.
Я ещё благодарю её, когда захожу в лифт и нажимаю на кнопку первого этажа.
— Надевай скорее! — кричит она мне вслед.
И в голосе её что-то вроде предвкушения.
— А красивая шуба, мама… — говорит Пелагеша.
— Пожалуй, — улыбаюсь я.
А самой почему-то хочется разрыдаться. Но я никогда не позволяю себе выглядеть расстроенной при дочке. Мама — это всегда безопасная зона. У неё нет своей жизни, ей не может быть плохо, она защищает, она всегда готова помочь. Я верю в то, что это правильно, а потому буквально заставляю себя не раскисать и всё с той же улыбкой надеваю шубу.
В лифте есть зеркало. А мне правда ведь идёт… Если бы ещё длинные чёрные волосы не были собраны в растрёпанный хвост, а лицо было бы свежим…
Я поднимаю Пелагею на руки и заворачиваю в шубу. Моя радость пошла в отца — глаза у неё голубые, а волосы светлые. Только чертами лица в меня. Мой носик у неё, мой подбородок. Ну или мне хочется так думать, хочется высматривать в любимом ребёнке свои черты.
Так мы с ней и выходим.
Я не просто так спрятала дочку под шубой. Надеюсь, что если где-то тут бродит Глеб и увидит мою фигуру издали, то не подумает, что это я. Видно же — дама какая-то. С объёмом на груди и животе, ни в коем случае не лишнем, а милым и пятилетним.
В таком виде я делаю неверный шаг мимо свежей протоптанной дорожки и проваливаюсь в сугроб. Боже, ну и намело, когда только успело! Я не сразу замечаю, что продолжаю проваливаться. И вскоре от страха даже начинаю кричать.
Снег засасывает меня и дочь.
Мне не холодно и не больно. Просто очень страшно. Чувство такое, что то ли сердце во мне перевернулось несколько раз, то ли мир вокруг перевернулся с ног на голову… Но вскоре я понимаю, что прошла всего лишь секунда, и никуда я не провалилась, просто каким-то образом начала спать на ходу.
Правда, мысли эти имеют смысл, только пока я не поднимаю голову.
Вокруг из неоткуда поднимается снежная буря. Я больше не вижу пятиэтажек, снеговиков, качели и всё прочее.
Теперь даже пахнет всё иначе.
— Что же это такое…
— Мама… — всхлипывает Пелагея. — Мама, всё вокруг пропало. И мы упали в снег! И провалились!
— Всё хорошо, — повторяю я. — Сейчас мы забежим под навес. Не переживай, моя хорошая…
Я двигаюсь вперёд, но вокруг ничего не меняется, пока я не начинаю слышать ржание лошади и чей-то выкрик. Тут-то я, покрепче обняв дочку, кричу изо всех сил:
