метров на десять, собирая в кучу галечник… Подбежавшие мужики посоветовали:
– Одежду выжмите, хоть и тепло, а простыть можно.
Николай уже без их совета скинул сапоги, шаровары, косоворотку, трусы, что дало повод для шуток:
– Ты посмотри, какую дуру вырастил. То-то Нина Бурмашова возле его дома трется.
– Короче, желающих хватает. Гуртом ходят.
– Вы языки-то попридержите, ребятишки рядом. Лучше отжать помогите.
– Ганя, а вы чего в трусах? Мы и отвернуться можем.
После того, как Алексеев и Николай облачились в отжатую одежду, все внимание перешло к щенку, был он черной масти с белыми полосками над бровями. Один из присоединившихся мужчин сказал:
– Четырехглазая собака. У нас, в Архангельске, говорят: такая собака чует и нечистую силу.
– У нас тоже, – удивился Алексеев. – Значит, и в самом деле что-то есть.
– И как на льдину попал?
– Поди, с ребятишками бегал, а льдину унесло.
– Не дай Бог, что с пацанами случилось.
– Убежали, льдина крепкая была.
– На Ганю-то как смотрит, сразу за хозяина признал.
– Собака, она как человек, все понимает.
– Это точно. Как назовете щенка?
– Модун.
– Что это означает?
– Могучий.
– Хорошее имя. Ему подходит. Вон, лапы какие крупные.
В этот день только и разговоров было, что о спасенном щенке. Одни завидовали Николаю, как же, спас самого председателя сельпо, будет теперь как сыр в масле кататься. Другие возражали – не такой Ганя человек, чтобы кому-то что-то по блату давать. Да и Николай – он подачек не любит, фронтовик, самостоятельный человек. Однако, и те и другие дружно хвалили Алексеева и Николая. Но нашелся человек, который думал иначе – Леонид Мартынович Ножигов.
Ножигов прибыл в их село осенью сорок второго вместе со спецпереселенцами – немцами с Поволжья. Сельчан не удивило, что среди них были старики, старухи и маленькие дети, они такое уже видели, когда шло раскулачивание. Немцев привезли для работы на открывающемся лесоучастке. Собственно, они и должны были его открыть, не было даже бараков для жилья, и пришлось сразу валить лес и строить жилье. Трудность состояла еще и в том, что прибывшие в большинстве своем были женщины, на них и легла основная тяжесть. К концу дня они от усталости едва передвигали ноги, а надо было еще что-то сварить, накормить детей и стариков… Якутская зима приходит неожиданно. Начались морозы, а у них не было спецодежды, работать же приходилось по колено в снегу, и надо было давать план. Опоздание на работу или прогул строго карались, виновных ждал штраф или тюрьма. Но выселенцы сами понимали: не заработаешь денег – не выкупишь талоны на еду, не оденешь детей, чтоб они могли ходить в школу. И потому мерзли, болели, но работали. Вся их жизнь была строго регламентирована и контролировалась комендантом спецкомендатуры Ножиговым, он был для них и царь и бог.
Ножигов появился в конторе сельпо утром следующего дня. Как всегда, в надвинутой по самые брови фуражке, в перетянутой ремнем гимнастерке, с неизменной кобурой на боку, в галифе и хромовых сапогах, начищенных до блеска. Высокий, грузный, он навис над Алексеевым и, пожимая мощной ладонью небольшую, но крепкую руку хозяина кабинета, заговорил громогласно:
– Здравствуй, Гавриил Семенович! Наслышан о твоем поступке, наслышан. И не одобряю. Ты думаешь, проявил смелость? Нет! Ты просто несерьезный человек. Не обижайся, я говорю это, как коммунист коммунисту. Вот утонул бы ты, ведь могло быть и такое, не подоспей Николай. И получилось бы что? Что ты бросил дело, которое тебе доверила партия. Это раз. И второе, ты забыл о матери. Она осталась бы совсем одна. Хорош сынок. Свои поступки, Гавриил Семенович, надо обдумывать. Вот твое решение жениться на Марте Франц. Как это можно назвать?
Смуглота не могла скрыть того, как покраснело лицо Алексеева.
– Моя личная жизнь никого не касается. И потом, мы об этом уже говорили. Сколько можно?
– Ошибаешься, Гавриил Семенович. Сильно ошибаешься. Касается. У коммуниста не может быть такой личной жизни, которая идет вразрез с интересами партии и государства.
– Пахай! Это я живу вразрез с интересами партии? Да как у тебя язык повернулся сказать такое? Я ради партии на все готов.
– Твоя Марта – социально опасный элемент. Почему и ее, и других сослали сюда. И тем, что ты, член партии, хочешь на ней жениться, ты этим вроде бы даешь понять, что не согласен с ее высылкой и ставишь под сомнение решение правительства.
– Я не вправе оценивать решение партии и правительства, – уже спокойнее заговорил Алексеев. – Сослали, значит, так и надо. А мое увлечение Мартой означает лишь одно – она мне нравится как женщина. Вот и все. Я люблю ее, а любовь вне политики.
– Значит, так. Я, Гавриил Семенович, никогда не действовал исподтишка, за спиной, поэтому говорю сразу – о твоем желании жениться на Марте Франц я сообщил секретарю райкома. И говорю сейчас от его имени: если ты не расстанешься с Мартой, не откажешься от женитьбы, то навлечешь и на нее, и на себя большие неприятности. Очень большие. Возможно, будет поставлен вопрос о твоем пребывании в партии…
В дверь просунулась голова Николая:
– Здравствуйте! Ганя, куда бочки ставить?
– Я же показал Адаму.
– Да он забыл.
– Закрой дверь! – махнул рукой Ножигов.
И только Николай прикрыл дверь, Ножигов со стоном покачал головой:
– Ганя! Какой ты, к черту, для них Ганя? Ты Гавриил Семенович. Только так они должны тебя называть.
– Меня еще в школе звали Ганей, вот и прижилось. Да и они мне все, как родня.
– Но сейчас ты не в школе, ты председатель сельпо. Серьезней надо быть. И хорошенько поразмышляй над тем, что я сказал. Зачем тебе неприятности? Сколько молодых вдов осталось, их бы утешить надо. Что, на Марте свет клином сошелся?
– Сошелся, Леонид Мартынович, сошелся.
– Получается, она тебе дороже партии.
– Зачем ты так? Я для партии жизни не пожалею.
– Говоришь, жизни не пожалеешь, а от юбки оторваться не можешь. Думай, Гавриил Семенович, думай. И не только о себе, но и о Марте, ей тоже ваша любовь боком выйдет. Все, я свою задачу выполнил – предупредил. Пока, – Ножигов тяжело поднялся и покинул контору.
Половицы жалобно скрипели под его грузным телом.
Ножигов вышел на крыльцо, поглядел в небо, на сапоги, достал из полевой сумки тряпочку, стер с них пыль. Поправил ремень на гимнастерке, и шагнул было обратно в контору, но передумал и неторопливо зашагал в сторону лесоучастка.
Предупреждая Алексеева о возможных неприятностях, Ножигов не обмолвился ни единым словом о том, что грозит Марте Франц. Хотел сказать, да не мог, не имел права. Когда доложил секретарю райкома Шипицину, что коммунист Алексеев встречается со спецпереселенкой Мартой Франц, Шипицин лишь пожал плечами:
– А что тут
