так мы пытались сохранить тепло, но, конечно, дышать от этого было тяжело. Не помню, кто предложил действовать именно так, но искренне считаю, что это решение не ошибочно, по крайней мере, на первых порах простуда не донимала.
— Ну, — уже запыхавшись, ответил он, не оборачиваясь, — во-первых, надеюсь, что это место действительно существует, и что мы не зря проводим вашу практику именно здесь, в глуши. Потому как, и это во-вторых, если это всё-таки байка, придётся вам писать об этих огромных ёлках! — Борис Николаевич коротко расхохотался, — поэтому смотрите в оба! Ничего не упускайте! Ну а что до научного сообщества… то эти пижоны в беленьких халатах поверят вообще во всё что угодно, только правильно преподнеси!
— Да вы ведь и сами, Борис Николаевич, — воскликнул Гриша, — «пижон в беленьком халате».
— Да только я в отличие от кабинетных крыс, — наш командир повернулся к нам, его уголки глаз улыбались, — выбираюсь на свежий воздух, а тем бы только мух считать в аудитории перед скучающими студентами. Уж кого-кого, а их назвать геологами — язык не поворачивается!
— Да бросьте сразу так категорично говорить, — возразил Гриша, поправляя меховой перчаткой шапку, наехавшую на глаза, — у преподавателей просто нет мотивации на такие дела. Я их прекрасно понимаю, зачем куда-то ехать, если научные статьи написаны на года вперёд?
— И что же, — тяжело вздохнул Борис Николаевич, — с такой точки зрения выходит, что профессию они выбрали не повелению мечты, а так… чтобы только мирно сидеть на месте.
— Ну почему же?.. — ответил Гриша, чуть не споткнувшись о мои лыжи, — прости, Федь… Вам вот, Борис Николаевич, не кажется, что у них, может, раньше была мечта, а теперь, по прошествии долгих лет, она не доставляет им столь же много интереса как раньше, вот и остаётся только и сидеть мирно и спокойно в уютном кабинете — жить же на что-то надо!
Наш командир некоторое время молчал, вероятно, думая о том, что ответить, вспоминая коллег, остававшихся в столице на месте, казалось, далеко не один год:
— А всё же нельзя так, — заключил он, обходя очередную ель, вставшую на пути, — остывать к мечте. Вы-то, конечно, молодые, слабо пока ещё понимаете, как жизнь устроена, но я вам так скажу по своему опыту: не стремясь всё время к мечте, человек теряет вкус к людям, предметам вокруг, всё ему будет не то и не так… в общем, будет он не на своём месте… отсюда и недовольство, ханжество, лень. Уж коли и потеряна дорога к главной магистрали бытия, то нужно идти не наобум — так станешь кругами ходить и не сдвинешься с места — а выбрать новое направление, туда и двинуться. А они, гляньте только, сидят ссутулившись, равнодушны, неучтивы — вот как наши попутчики с корабля! Не удивлюсь, если у них просто нет мечты, а значит, и цели в жизни.
— А какая у вас мечта, Борис Николаевич, природу исследовать? — спросил Миша, пошмыгивая носом.
— Не только, — немного гордо произнёс наш командир, — мне поэзия нравится, люблю её читать и слушать — чем не мечта прочитать и послушать её всю, или хотя бы сколько хватит сил? У меня дома, в Подмосковье, целая библиотека есть, кого там только нет, от Пушкина до Маяковского полки забиты, даже приходится от жены новые книжки припрятывать, куда уж там!
— А сами не пишите? — спросил Миша, сняв перчатку и копошась где-то в глубине своей куртки.
— В детстве писал, — отчего-то грустно ответил Борис Николаевич, — у меня даже была мечта… но, знаешь, такие творческие дела нужно начинать в детстве, сейчас мне уже никак не приблизиться к чужому гению, да и нужно ли?..
Миша извлёк из куртки свёрнутый, потрёпанный временем, блокнотик:
— А я, Борис Николаевич, не поверите, тоже поэт! Вот совпадение-то! Не окажите мне честь?
— Окажу, — по голосу было слышно, как наш проводник был доволен.
— Я решил, что напишу про наше скромное путешествие поэму, вот слушайте, пока только один катрен готов:
Люди Сибири дрожат от дорог,
Спрятанных где-то в далёкой глуши.
Поле чудес нам доставит покой,
Страх весь развеет, надетый людьми!..
В приятной компании время летит быстро и незаметно. Погода благоволила нам — ветер особенно сильно не терзал, зайцы-беляки, появляясь то тут, то там, внимательно рассматривали нас на порядочном расстоянии — видно, пытались оценить, представляем мы для них опасность или нет. Убивать живность не планировали, ружьё взяли, чтобы обороняться от медведей или волков, да и то было заряжено солью — не хотелось так уж сильно портить экосистему природы, если уж и доведётся стрелять, своим вмешательством.
— А всё-таки, — безмятежно произнёс Миша, радостно наполняя лёгкие воздухом леса, — не зря я вытащил вас сюда! Только посмотрите, какая красота вокруг!..
И он не лукавил, смотреть было на что: монументальные ели, уходящие далеко ввысь, будто бы подпирали небо, так и норовящее припасть своей белизной к земле; снег, хрустящий под лыжами, причудливо переливался, словно на земле лежала алмазная пыль; воздух же непривычно легко наполнял лёгкие даже через маску — до того был свеж для людей, привыкших к грязному выхлопному дыму столицы и едкому табаку шхуны. В такие моменты ощущаешь, как незначителен и слаб человек перед величественной природой, веками жившей по своим непознаваемым правилам: вот ветерок колыхнёт ветку пихты, и часть снега с негромким треском, кажущимся при общей тишине целым событием, обвалится вниз, а вот солнце покажет зайчика, скачущего куда-то по своим, заячьим делам. Как всё это устроено, почему происходит именно так? На эти вопросы человечество не сумеет ответить никогда.
С детства мне нравилось наблюдать за еле уловимыми невооружённым взглядом процессами строгой природы. Не знаю, как описать это так, чтобы человек, не погружённый в созерцание, понял эту мою любовь. Сколько вечеров я проводил на рыбалке вблизи зеркального озера, наблюдая как отец вылавливает рыбу, рассказывает истории из своей невероятно интересной жизни. А сколько раз мы сплавлялись по реке на байдарке, стараясь плотней укутаться в белые балахоны, сшитые бабушкой, — но это не помогало — обгорали на следующее утро так, что были краснее сваренных раков. Это единение с природой давало моей душе небывалый простор, который было невозможно получить, находясь среди пыльных улиц, строгих монолитных зданий. Всё же человек вышел из лесов, пещер и равнин, на протяжении большинства времени всей своей истории ловил рыбу, сплавлялся по рекам, строил дома и прятался от палящего солнца, иной раз больно обжигающего кожу.
А потому нисколько неудивительно, что я в итоге выбрал профессию геолога
