и плавно, но довольно небрежно, скользит по салону. Металлические, вечно ледяные поручни, затёртая до дыр карта нескончаемого города, заколоченные передние двери, редкие мерцающие фонари в салоне. Холод. Кажется, вечный. И трепетное счастье быть родным этому холоду. Чуждые любому другому, но столь тёплые мысли, что не впустят в душу и частицу окружающей мерзлоты, не отрицая всё её изящество. Поворот. Рост скрежета по кривым рельсам, пошатнувшийся вагон.
Остановка. Вновь закрытые за спиной двери, новые шаги.
Улица. Всё такие же дома. Завывающий ветер поднимает с крыш снег и щедро осыпает холодом всё вокруг. Кривые витрины с потребительскими лозунгами на первых этажах. Неудачные коммерческие наросты, вредители на бетонных телах, наглухо заколоченные на неопределённый срок. Обклеенные поверх множеством мелких рекламных бумажек-призывов призыв купить новую безделушку. Невольный смешок.
Арка. Двор, давящий со всех сторон тысячами окон. Поникшая детская площадка. Гнутые ступеньки лесенок, обрывающаяся на середине металлическая горка, припорошённая тающим снегом, пошатнутая сфера планеты, подпиленные качели – ныне турник – и ржавый, пропускающий ледяные ветры сквозь себя, макет ракеты с едва различимой, затёртой звездой на фюзеляже, заполненный мусором по самый иллюминатор. На фоне нового золотоглавого храма.
Ускоренный темп. Отведённый в сторону взгляд. Теряющийся сам собой вид.
Час второй
Возникшее новое окружение. Всё тот же умирающий снег. Бесцветным пламенем пылающие глаза, перебегающие взглядом по невысоким домикам. Криво разбитые участки земли и бесформенные хибары на смену выверенным плитам.
Утерянная строгая линия дороги, переходящая в мягкие рельефы свежей грязи, исполняющие различные узоры в паре со свежетающим снегом.
Абсолютно не приметные на фоне бетонной безграничности, частные дома, так же, как и надвигающиеся за их спиной гиганты, опасаются разгневать светом своих окон сходящие предрассветные сумерки.
Ликующая справедливость. Погорелые деревянные хижины, сменяемые дворцами, упрятанными за неприступными кирпичными оградами, охраняемыми без устали блюдущими электронными глазами камер на каждом углу. Ритуал единства.
Хижины, набранные из нелестно сысканных, изрядно подгнивших досок различных размеров, сложенные в причудливую структуру стен. Как и бетонные коробки, обитые всем, что нашлось, от этого лишь больше напоминающие старые рясы с кучей заплаток. Духовно до дрожи.
И вновь соседствующие облачения-дворцы, нарочито сверкающие позолотами, целомудренными башенками, флюгерами, выверенной кирпичной кладкой, бассейном и, обязательно, парочкой гаражей.
Золотому народу золотые слуги. Сила конформизма.
Но и в вечно цветущем ложится серый снег, нежеланно, но сладко укладываясь на прекрасные искусственные сады. Сразу же тает, разводя грязь неголубых кровей. Очередная самопроизвольная улыбка на бесцветных устах. Забава от расклеенных всюду, кроме благородных стен, плакатов, воспевающих местных хозяев. Праведность политики.
Рыскающий, сравнивающий взгляд.
За косым гнилым забором, под слоем истрёпанного полиэтилена и парой досок виднеется проржавевший насквозь кузов старого автомобиля, чего-то, что явно когда-то могло двигаться самостоятельно. Из-под плёнки выглядывают тоскливые круглые фары, до половины наполненные талой водой. Глаза, что едва сдерживают слёзы. Глаза, ещё живые, но уже обречённые. Обречённые жить памятью былых лет, чужими счастьями. Шансы воскреснуть таят с весенним снегом, растворяются в свежей грязи. Быть раздавленным судьбой. На металлоприёмке.
Терпкие контрасты без внимания цветных.
Резкий лай собак на несколько окружающих кварталов, единственное выражение негодования хоть в чём-то. Созвучия, царапающие в кровь уши, эхом выворачивающие наизнанку душу. Неожиданная волна оглушающей, безысходной агрессии. Истеричные фейерверки чувств. Голод, раздражение, налитые кровью глаза. Переполняющая тело дрожь истерики. финальный беспринципный рывок к жизни. Изорванные клочья шерсти. Истошное рычание. Самый искренний звук в этом мире. В противопоставление ему – лишь робкое юное шипение. Один из первых звуков. Послеутробных звуков. Сразу же потухший. Навсегда. Неприметный хлопок. Задутая местным ветром спичка. Тихий хруст перемалываемой очумевшими челюстями плоти. Мёртвый котёнок, разрываемый на куски стаей бродячих собак.
Новый оттенок. Жизнерадостно-бордовый. Кровавый. Так запросто, легко теряется в серой пучине, перемешиваясь с талой грязью.
Ускоренный шаг. Нарочный серый топот, отпугнувший свору в разные стороны. И лишь испачканная в юной крови шерсть с обглоданными, обломанными хрупкими косточками в центре отражается в глазах. Сочувствующий, памятный взгляд. Сводит скулы.
Вязкие шаги, утопающие в благополучии.
Провисшие чёрные линии проводов над головой опираются на покосившиеся деревянные столбы. Соединённые в небрежную цепочку, частично оборванные. Робкая связь кривых двориков.
Хлюпающие шаги мимо поверженного храма грандиозного размера, когда-то принуждённого стыдливо отбросить золотой купол. Ныне – не более, чем носитель скверных рисунков поверх вековых росписей. Не более, чем источник стройматериалов. Кирпичи из сыплющихся сводов да гнилые доски перекрытий, растаскиваемые местными по ночам. Святое – в каждый дом. Благовония навсегда развеяны вселенскими ветрами. Спасибо Богам нашим.
Остаётся позади. Окружающий гнёт лишь придаёт сил.
Вновь ледяные линии, завитушки.
Не снег, не сугробы. Холод металла. Холод бесхозной колючей проволоки зимой. Кант проволоки, ограничивающий забор с зияющими дырами меж оголившимися сплетениями арматуры. Забор, безуспешно прячущий от чужих глаз оставленные постройки и сгнившую технику. Стены, усыпанные осколками выбитых окон, выкрашенные облупившимися мотивами, подпирающие потухшие звёзды. Небесной злобой продавленные кровли. Бетонная площадка с затёршейся разметкой. Покосившиеся дозорные вышки по углам с попиленными лестницами. Груды искорёженного ржавого металла внутри. Горы разбросанных детской забавой стопки противогазов – подлинных лиц современников. Мерзко-бежевых, одинаковых.
Упрятано за нарочито пёстрыми рекламными растяжками, так закатайте же ими и весь мир. Сделайте его подлинно счастливым и прекрасным. Благоухающие нарисованные сады и уютные тёплые дома на полиэтиленовых растяжках. Подлинная цветная благодать. Не создавая получать, ведь весь бренный мир обязан тебе.
Час третий
Каждый миг новый шаг. Каждый миг проскальзывает под ногами очередная трещинка, излом на асфальте. Над бетонными заборами, порванными колючими проволоками и руинами, умело прячется солнечный диск за свежестью утреннего смога, оставляя усталое воодушевление.
Трубы. Десятки труб. Ассиметричные ряды ржаво-белёсых труб источают из себя устремлённую к небу тёмно-густую смесь чужих тревог и страхов. Полно заполняется безбрежное небо лирическим смогом. Монументальные пережитки былого, заполняющие небосвод над цветными. Величественные промышленные божества в окружении мелочных душ, поникших взглядов. Иссохшаяся кирпичная кладка, памятно выложенные в кирпиче цифры лет постройки, опоясывающие ржавые лестницы и перила. Незабвенные мрачные столбы подпирают тяжёлый небосвод. Кажется, без них вмиг бы рухнуло, опрокинулось это свинцовое небо, снося на своём пути тысячи зданий, столбов, машин и миллионы тел потоками грузной ненависти.
Скромный излом улыбки на
