я, как всегда, проводил лето. Это была моя Извара. Помню, притащил тогда И. Р. на открытие огромную охапку гладиолусов из нашего огорода5.
В училище же, точнее, в нашей конкретно группе П4 (т. е. педагогическое отделение, 4-й курс) на занятиях спецдисциплинами Рудзите во время этого её отсутствия замещал Степан Кузьмич Дво́йнос. Степан Кузьмич преподавал в НХУ с самого его основания, но к тому времени вышел уже на пенсию. Он окончил ту же самую Академию художеств в Риге, что и Рудзите. У меня хранится мой карандашный портрет, нарисованный Двойносом (не очень похожий). А как-то на уроке рисунка одна его короткая реплика, обращённая даже и не ко мне, внезапно открыла мне глаза сразу на многое. В буддизме это называется просветлением. Мы рисовали обнажённого натурщика, и Степан Кузьмич, подойдя к мольберту Пашки Найдина, сказал:
— Ну ведь ты же на него вот та́к смотришь!.. — и, повернувшись головой и плечами, показал, как смотрит на натурщика Пашка Найдин. И я что-то такое внезапно понял — о рисунке, о передаче в нём на плоском листе глубины пространства, о их — пространства и плоскости листа — связи и единстве, о пространстве вообще и вообще о единстве и цельности, о компоновке листа в её зависимости от направления взгляда и о связи зрения с движениями рисующей руки… — в общем, я вдруг разом осознал многое из того, что внушалось нам на разные лады все четыре учебных года, а то и больше, если считать ещё четыре года предшествовавшей училищу школы искусств.
В 1931, когда маленькому Степану было семь, его отец Кузьма Иванович Двойнос был раскулачен и сослан в спецпоселение. В 1937 Григорий Иванович Гуркин был расстрелян по обвинению в шпионаже. В 1948 Рихард Яковлевич Рудзитис был объявлен врагом народа и шесть лет провёл в лагерях…
До экскурсии по усадьбе в Изваре наша туристическая группа, состоявшая из сотрудников СПбГУ и членов их семей, успела посетить культурный центр «Извара 15», где посмотрели выставки про Пакт Рериха и Знамя Мира, галерею Космизма и репродукции картин Чюрлёниса — выполненные в Италии по особой технологии, они, как сказала нам женщина-экскурсовод, не хуже, а местами даже и лучше оригиналов. Полюбовались растущими на клумбе у здания амарантами. А также ещё побывали на семейной сыроварне и попробовали там разные эксклюзивные сорта полутвёрдых сыров.
Гид6 в усадьбе оказался очень хорошим, он долго водил нас по дому, а затем по усадебному парку, рассказывал обо всём подробно и очень увлекательно.
Но сильнее всего впечатлил нас в Изваре ёж.
Вся экскурсионная программа закончилась, под флюидами космистических картин в культурном центре «Извара 15» был съеден входивший в стоимость поездки обед. До отправления автобуса оставалось минут сорок, и мы с Ч. пошли ещё побродить по природному парку вокруг усадебного дома. И там встретили его. Небольшой зверёк лениво трусил через тропинку нам наперерез. Издалека мы приняли его за толстую крысу. Но подойдя ближе, поняли свою ошибку. Это был ёж. Он бежал откуда-то куда-то, семенил неторопливо, по-ежиному вразвалочку. В отличие от ежа-гиганта размером — безо всякого преувеличения — с маленького поросёнка, который повстречался нам однажды в Царскосельском парке на горе Парнас, этот был небольшой, размером — ну вот не больше крысы, с которой мы его поначалу и спутали.
Время от времени ёж останавливался и принимался чесаться. Чесался ёж подолгу, собственно, он больше чесался, чем бежал. И правильнее было бы, пожалуй, написать наоборот, что он — чесался, время от времени перебегая с места на место. Чесался ёж яростно, самозабвенно, на это было просто жутко смотреть! Я ещё ни разу не видел, чтобы живое существо чесалось до такой степени отчаянно и остервенело. А я в своей жизни повидал многое, например, видывал я чешущихся свиней. И самому мне доводилось в жизни в своей чесать: и свиней, и собак, и котов. Но ёж — эта, по меткому замечанию Пришвина, маленькая свинья — переплюнул всех зверей, полевых и не только полевых, когда-либо виденных и/или чёсанных мною.
«Давай лучше держаться от него подальше, — сказал я Ч., — а то мало ли…» Впрочем, ёж, кажется, не обратил на нас никакого внимания. Он знай себе чесался. Он чесал себя всеми своими лапами, поочерёдно, то задними, как чешутся собаки или кошки, то передними, а иногда, кажется, и не поочерёдно, а — тремя и даже четырьмя лапами одновременно. Он заваливался при этом на спину и как-то вбок. Было тревожно это наблюдать, и в то же время трудно оторваться. Мы никак не решались просто так взять и уйти, бросив ежа на произвол его ежиной, нелёгкой, очевидно, судьбы, оставив его чесаться в одиночестве. Но и как-то помочь ежу мы не могли тоже, поскольку даже не знали, нужна ли ему помощь. Так прошло довольно много времени. Ёж чесался, а мы смотрели на него и взволнованно перешёптывались.
Пришвин — судя по его рассказу, откуда я взял эпиграф к этому своему — встречая в лесу ежей, запинывал их в воду. Нашего ежа, возможно, тоже неплохо было бы окунуть в воду. Купание ему, вероятно, не повредило бы. Тут вспоминается — и мы, конечно же, его вспомнили — анекдот про ёжика, который спрашивал, к чему чешется то одна, то другая часть тела, и ему в ответ пророчили множество разных событий, в конце же концов посоветовали помыться. Но водоёмы — исток Изварки и озеро Глухое — находились довольно далеко от того места, где сидел и чесался ёж. У нас же, в отличие от Пришвина, не было ни шляп, ни других каких-либо головных уборов, ничего вообще, пригодного для переноски ежей. И мы только смотрели, не в силах ничем помочь ежу, который всё чесался, видимо, не в силах остановиться. Он чесался в буквальном смысле этого слова зверски и — как-то, что ли, обречённо.
Вспомнили мы и другой анекдот, ну или что-то вроде анекдота, такой интернет-юмор: хозяин, художник, называющий себя October Jones, в переписке со своим псом7 напоминает ему, как тот однажды испугался ёжика, пёс же оправдывается тем, что, дескать, «тот ёжик был наркоман, у него были безумные глаза».8 Мы в глаза ежу особо не заглядывали, но предположили, что он тоже очень даже может оказаться наркоманом, отчего и мучает его такой нестерпимый зуд.
Наконец мы всё же двинулись дальше, а когда возвращались тем же путём обратно, направляясь к автобусу, ежа уже не было. Он уковылял чесаться
