других людей. Они начинают бунтовать против взрослых, проявляя и негативизм, и строптивость, и просто самостоятельность. Пережив этот кризис, дети узнают разницу между «я хочу» и «я должен» и продолжают большой труд познания. Они учатся образному мышлению и контролю над эмоциями, узнают, что чужие чувства могут отличаться от их собственных. Но пока их главный навык – воображение. В три года с подражания взрослым начинается важнейшее дело детства – игра, сначала сюжетная, потом ролевая, а накануне школы уже игра по правилам. Играя дети общаются и учатся понимать чужие чувства, но единственным мерилом во всем для них остаются взрослые: дети считают свое мнение или оценку верной, если она совпадает со мнением взрослых.
Проживая кризис семи лет, дошколенок превращается в школьника. У него появляется новое окружение, новый статус и новая ответственность – нужно учиться осознавать свою роль в общественных отношениях. В этом кризисе дети утрачивают детскую непосредственность, потому что между желанием и действием впервые встает переживание о том, какое значение это действие будет иметь. Ребенок становится шутом, паясничает и манерничает и, тем не менее, учится разбираться в своих чувствах: теперь сердясь, он понимает, что сердит. Он учится обобщать переживания, управлять вниманием и памятью, как никогда нуждается в уважении и требует его. Он проводит все больше времени со сверстниками и утверждается в коллективе. Его конформизм усиливается и к двенадцати годам достигает пика. Игры обрастают правилами и обособляются от посторонних: возникают тайны, шифры, пароли и метки, секретные языки, ритуалы, известные только своим. Мир детства всеми силами отграничивается от мира взрослых и стремится с ним соревноваться. Образное мышление превращается в словесно-логическое, «память становится мыслящей, а восприятие думающим»8.
Следующий кризис случается лет в тринадцать. Он превращает детство в отрочество: эмоциональная независимость от родителей и других взрослых становится нужной, как воздух, выбор профессии затмевает важностью все другие дела, дорогие для младших школьников. Этот кризис взрослости так обессиливает детей, что у всех снижаются способности даже к тем занятиям, в которых они одарены, тем более к учебе. Из словесно-логического мышления прорастает абстрактное, подросток начинает мыслить не конкретными образами, а понятиями. Это требует усилий, все конкретное, прежде увлекавшее детей (зоология, минералогия, коллекционирование), больше не вызывает интереса. Ребенок, любивший рисование, начинает любить музыку.
Новый механизм мышления вызывает известный подростковый критицизм, рефлексию и скепсис по отношению ко всем известным и очевидным явлениям. Мир раскалывается на пространство внутренних переживаний и внешних испытаний, исчезает связь с собой прежним. Хочется быть непохожим на всех, но так, чтобы все это признали. А еще ошеломительная и пугающая тайна сексуального влечения, взросление телесное. Это опрокидывает подростка навзничь, он теряет ориентиры и мечется между желанием оставаться маленьким и стремлением доказать свою взрослость. Наравне с утверждением «Я» возникает важное «Мы». Подростки существа стайные, конформные, насупленные. Они увлекаются романтикой, пишут стихи, хранят в дневниках тайны и мечтают о большой взрослой жизни. Они раз за разом пересматривают свой жизненный план, который становится главным итогом большого труда отрочества.
Если детский кинематограф – это всего лишь тот, что предназначен для детей, то для какого из воплощений ребенка: пятилетнего или пятнадцатилетнего? Разумеется, для каждого. Но если поправить определение и указать, что детский кинематограф соблюдает интересы детей, это вряд ли будет верным: чаще он все-таки защищает интересы взрослых и предлагает одобренные ими увлечения, ценности, модели поведения. Случается, дети остаются к ним равнодушны, но и такие фильмы остаются в границах детского кино.
Из этого можно сделать несимпатичный вывод о том, что детям не очень-то нужно специальное детское кино: они найдут интересное и полезное в любом взрослом фильме. Скучное и бесполезное, если его нельзя избежать, будет переиначено, пока в нем не проявится увлекательное. Будем честны, дети не нуждаются в особой опеке, которой их призван окутать детский кинематограф, – они легко обойдутся без него, найдут ему, возможно, недостойную, но полновесную замену. По этой причине большинство советских исследований детского кинематографа замыкаются в экологии экрана – фиксируют, не разрушительны ли для детского сознания те или иные кинематографические смыслы и образы, и если отступают от такой традиции, то в сторону критики ценностных и нравственных основ детских фильмов. Дети впечатлительны, что поделать, а еще маловосприимчивы к усложненному киноязыку. Дети любят повторение – особенно повторение того, что им однажды понравилось.
Хорошо, пускай самый важный признак детского кино все-таки детский зритель. Тогда нужно бы признать и то, что фильмы для детей отличаются от фильмов для взрослых так же, как детское восприятие отличается от взрослого: они изложены более лапидарным, рафинированным языком, наделены другим темпом и более активным внешним действием, а герои в них сведены к простым наборам понятных черт. Детские фильмы мифологизированы: это значит, любая история в детском фильме стремится сжаться в универсальный миф. Но эти уязвимые приметы часто встречаются в фильмах для взрослых зрителей, потому что кино любит обращаться к одному существу, найденному Эриком Берном, – ко внутреннему ребенку9. Кино заставляет нас понять и искренне поверить в то, что происходит на экране, почувствовать это и стать в каком-то смысле ребенком. Это он как будто живет в душе каждого из нас и заставляет нас творить, и капризничать, и ощущать себя то всемогущими, то беспомощными. Это он в восторге от боевиков и в благостном испуге от фильмов ужасов. Но ребенок, живущий в каждом взрослом, иногда не выносит детских фильмов, которые, как ни удивительно, нравятся детям. Как тогда быть с разграничением детского и взрослого кино?
Вот последний, самый уязвимый довод – трудноуловимая, спорная категория детского, на которую давно ведется большая научная охота. Очень простыми и неточными словами, детское – это все, что принадлежит только детству и характеризует только его: все детские тайны, места, настроения, ожидания, эмоции, события, предметы, все, что вместе с детством утрачивается. В основе детского кино лежит эта заветная категория. Главное содержание детского фильма, может быть, образ детства, созвучного возрасту главного зрителя. Только и это простое определение трудно объяснить, ведь образ детства многослоен. Он складывается из множества очевидных и неявных элементов: из образов главного героя и его действия, которые так или иначе соотносятся с возрастом зрительского детства, отзываются на его интерес. С этим ничего не поделаешь, будь герой ровесником зрителя или человеком старшим, реалистическим или сказочным героем, его характер, мировоззрение и способ действия, его заботы должны быть созвучны зрительским.
Помимо образа героя и действия, в образ детства вливается образ мира, а он мозаично складывается из образа семьи, дома, ближнего и дальнего круга общения, из образа
