— Что случилось? — спросил он. — Я могу вам чем-нибудь помочь?
Человек глядел на него широко раскрытыми глазами, застыв на месте.
— Кроконьян, — выдохнул он. — Кроконьян.
Кроконьян… Что еще за зверь такой? Это ведь не имя, это ни о чем не говорит. Но это отступило на шаг, потом еще на шаг, повернулось, бросилось бежать и исчезло из вида, а означенный Жорж Шав снова спустился по лестнице в бар. Бармен обслужил его как ни в чем не бывало, молодой человек с бритвой куда-то пропал, в общем, все шло нормально. Жорж покинул заведение около шести утра; чуть позже он уже ел круассаны в кафе на бульваре Маджента, а в половине восьмого прошел по площади Республики мимо казармы, где иногда стояли фургончики ясновидящих. Вот и теперь их там оказалось два, и один был открыт. Он стукнул в дверь.
— Мужчины редко посещают гадалок, — сказала мадам Тирана, — особенно так рано. Входите.
Она гадала многими способами, Жорж выбрал «технику шара». Но едва он уселся, как на него внезапно навалилась усталость минувшей ночи, и он то и дело задремывал, мерно дыша, прикрывая глаза и клюя носом. Гадалка оторвала взгляд от своего шара, посмотрела на Жоржа, потом снова на шар, нахмурилась, опять покосилась на Жоржа и наконец углубилась в созерцание шара, прижав два пальца к подбородку. «Тем хуже, скажу ему», — пробормотала она. Встав и обогнув стол, она подошла к креслу, нагнулась над спящим.
— Вам предстоит встреча, — тихонько шепнула она ему на ухо. — И вы отправитесь в путешествие, в короткое путешествие. А потом вы заработаете много денег.
Жорж что-то буркнул во сне и поуютнее угнездился в кресле. Гадалка окутала его самого ласковым взглядом, а его ноги — пледом, бесшумно отворила дверь, вышла из своего фургончика и постучалась к соседке; товарка впустила ее и приготовила чашечку кофе, после чего они принялись изучать вдвоем гущу на дне.
2
У Жоржа Шава был синий немецкий автомобиль, который то и дело ломался. И, когда он ломался, Жорж Шав ходил пешком, как и в тот день, на улице Тампль, где он встретил Веронику. По правде говоря, встреча эта прошла чрезвычайно просто. К примеру, он спросил у нее, сколько времени, а она ответила, что ее часы спешат; на это он возразил, что его устроят любые показания стрелок. Спустя какое-то время он выяснил, что ее зовут Вероникой. Затем он проводил ее — недалеко, до сквера Тампль, засаженного высокими деревьями самых различных пород. Он пригласил ее к себе, собрался дать адрес, но, обшарив все карманы, обнаружил только неиспользованный билет метро, а ей нечем было записать, кроме как губной помадой, — одно с другим совершенно не сочеталось. Она сказала, что запомнит адрес и так, — значит, завтра в три часа. И они распрощались, а потом еще напоследок обернулись, взглянув друг на друга. На ней была вельветовая юбка со шнуровкой сбоку и жакет из плотной бежевой шерсти, и вот наступило это завтра, и в два часа дня Жорж уже сидел у окна.
Он жил в самом конце улицы Оберкампф, в многоэтажном доме, примыкавшем к Зимнему цирку. Обитатели дома отличались чрезвычайной пестротой происхождения; в зависимости от широты и долготы родных мест, а также национальных обычаев распорядки их жизни то мешали и противоречили друг другу, то совпадали, складываясь в неразрывный цикл, подобный неизменной, застывшей разнице между часовыми поясами. Каждый миг являл собой контрапункт речевых и музыкальных звуков с египетским, корейским, португальским, сербским или сенегальским акцентом, которые переплетались или, напротив, дробили друг друга, как зерна в мельничных жерновах; в некоторые вечера над ними реяли в воздухе еще и трубные призывы слонов и любовные вопли рысей из соседнего цирка, а острый запах зверинца, что временами перекрывал разнообразные кухонные ароматы, струившиеся из окон дома, откуда доносились также оживленные дискуссии при свете голых лампочек, — уподоблялся соленой оливке в бокале мартини.
Две темноватые комнаты на третьем этаже, где обитал Жорж, выходили во двор-колодец. В одной из них целую стену занимали пластинки — если точно, четыреста шестьдесят восемь пластинок, главным образом джазовая музыка, записанная между 1940 и 1970 годами; здесь был почти весь комплект записей из каталогов Prestige и Riverside, самое ценное из каталога Blue Note и полное собрание образцов продукции других фирм, а также пластинки, которые Жорж накупил в Голландии и заказал в Швеции, не считая пиратских записей, импортных японских дисков и прочих, совсем уж неизвестного происхождения, записанных где-нибудь на кухне, засунутых в конверты, склеенные вручную, — эти Жоржу присылал один его друг-американец.
Солнце заглядывало только в окно его кухни, выходившее в довольно просторный двор, замощенный булыжником в таком хаотическом беспорядке, словно камни разбросали по земле да так и оставили; двор и улицу разделяли массивные ворота, на которых красной краской были намалеваны какие-то турецкие лозунги. Из этого кухонного окна, поверх ворот Жорж мог видеть трапециевидный кусочек тротуара улицы Оберкампф; этот кусочек пересекали женские ноги, мужские ноги, половинки детских тел, целые собачьи туловища. Пятнадцать часов пятнадцать минут, и вот наконец-то в трапециевидном проеме появилось целиком тело Вероники.
Она опасливо шагала по двору, следя, чтобы каблуки не угодили в расщелину между булыжниками, не замечая Жоржа, который торопливо закрыл окно и тут же открыл снова, потом убавил звук в радиоприемнике, который орал вовсю, что если я тебя люблю (бам!), все проблемы разрублю (бам-бам!), но не ври мне никогда (бум!), мои слёзы — не вода (бум-бум!), затем Жорж поправил диванную подушку, мельком глянул на себя в зеркало, закрыл дверь ванной, опять выпустил на волю голос в приемнике, который теперь с завыванием сообщал, как безотрадны дни мои под пальмовыми кронами, как долго жду любимую под фигами зелеными, как скука мне мучительна под финиковым деревом, и тут она постучала, он открыл, она вошла, он распростер объятия и потом долго еще целовал ее и что-то тихонько говорил, уткнувшись губами в ее волосы, пока голос в приемнике нашептывал про яркий багрянец губ и ногтей, белую пену лазурного моря, ах, как все ясно, как все прекрасно, нет ни сомнений, ни горя…
3
Итак, Жорж Шав был человеком немного выше среднего роста, но при этом довольно худощавым, что и делало его визуально выше, чем на самом деле. У него имелось немного денег, иными словами, он проедал остатки скудного наследства, плюс нерегулярные выдачи из некоего дышавшего на ладан фонда общественной помощи. Он редко покупал себе одежду, да и та чаще всего была американского производства и ношеная — такими вещами торговала пара-тройка продавцов, всегда одних и тех же, на блошином рынке возле Порт де Клиньянкур. Веронике предстояло изменить это положение дел.
Жорж снова увиделся с ней и назавтра, и через день; поскольку это были выходные, они провели вместе целый уикенд, а на следующей неделе стали встречаться почти каждый вечер, затем она решила проводить у него и ночи. Весь день она работала в офисе на улице Пирамид, поэтому они сходились вместе только к семи вечера, из чего следует, что ночи их были коротки, а утра еще короче.
