едва бедин потянулся к нему. — Насколько я понимаю, ты согласен на такую плату? — криво усмехнулся разведчик.
В ответ Джинджаб поднял руку, дотронувшись до собственного игала, удерживающего на голове куфию, — грязного, потрепанного, некогда сотканного из драгоценных нитей, но теперь похожего на пучок вытертой верблюжьей шерсти. Для бедина игал служил мерилом его авторитета и предметом гордости.
— Девчонка в лагерь, — произнес он с сильным бединским акцентом. Каждое слово выговаривалось отрывисто, твердо и отчетливо — чтобы летящий по воздуху песок не забивал рот, как объяснил однажды Алпирс Унтарису. — Лагерь на гребень горы, на востоке, — уточнил Джинджаб. — Мой работа сделан. — Он снова потянулся за игалом, но Алпирс по-прежнему не отдавал его.
— А сколько лет этой девчонке?
— Совсем маленькая, — ответил Джинджаб, показав рукой ниже пояса.
— Возраст?
Бедин мрачно уставился на него.
— Четыре? Пять? Подумай, друг мой, это важно, — настаивал Алпирс.
Джинджаб прикрыл глаза, губы его зашевелились, с них время от времени слетали отдельные слова — упоминание о неком событии или о знойном лете.
— Значит, пять, — объявил он. — Как раз пять, весной.
Алпирс не смог скрыть усмешку, переглянувшись с ухмыляющимся Унтарисом.
— Шестьдесят три, — отметил Унтарис, отсчитав годы назад.
Шадовары кивнули и обменялись улыбками.
— Мой игал. — Джинджаб снова потянулся к заветной вещи. И снова Алпирс убрал ее назад.
— Ты уверен?
— Пять; да, пять, — подтвердил осведомитель.
— Нет, — уточнил Алпирс, — насчет всего вообще. Ты уверен, что этот ребенок... особый?
— Она такой, — ответил бедин. — Она поет, все время поет. Поет слова, но это не слова, понимать?
— Просто звуки, как у всех детей, — скептически заметил Унтарис. — Придумывает слова и напевает бессмыслицу.
— Нет, нет, нет, не так! — возразил Джинджаб, неистово размахивая костлявыми руками, высунувшимися из треугольных рукавов. — Поет заклинания.
— Ты утверждаешь, что она владеет магией?
— Она заставлять сад расти.
— Ее сад? Ее святыня?
Джинджаб с энтузиазмом закивал.
— Ты уже говорил нам, — напомнил Унтарис, — а мы что-то так и не видели этой святыни.
Старый бедин прищурился и огляделся, явно пытаясь сориентироваться. Он указал на юго-восток, на огромную песчаную дюну, из которой торчала белая алебастровая колонна.
— За этой дюна, на юг, среди камень, где ветер сдуть песок.
— Как далеко к югу? — уточнил Алпирс, жестом не давая Унтарису заговорить.
Джинджаб пожал плечами:
— Пешком долго, верхом быстро.
— Посреди открытых раскаленных песков? — Теперь Алпирс уже не скрывал своего скептицизма.
Джинджаб кивнул.
— Ты говорил, что лагерь на западе, — вступил Унтарис, прежде чем Алпирс успел остановить его.
И снова осведомитель-бедин кивнул.
— Значит, новый лагерь, — предположил Алпирс.
— Нет, — возразил Джинджаб. — С весны там.
— Но святыня девочки в другой стороне, и далеко.
— И мы должны поверить, что ребенок в одиночку расхаживает по пустыне? Подолгу, ты сказал, и по опасным местам? — поинтересовался Унтарис.
Джинджаб пожал плечами, стоя на своем.
Алпирс прицепил игал к петле у себя на поясе, а когда Джинджаб начал протестовать, поднял руку.
— Мы поедем и взглянем на эту святыню, — пояснил он. — А потом вернемся к тебе.
— Она быть спрятан, — возразил Джинджаб.
— Разумеется. — Унтарис фыркнул и вскочил в седло. — Разве могло быть иначе?
— Нет, так неправильно! — возмутился бедин. — Я сделать, как ты сказать, и ты заплатить. Девчонка в лагерь!
— Ты останешься тут, и тебе, возможно, заплатят, — объявил Алпирс.
— О, конечно же, тебя вознаградят, — зловеще добавил Унтарис.
Джинджаб с трудом сглотнул.
— Если ты уверен в своей информации, то останешься здесь.
— Заплатить! — настаивал бедин.
— Или? — осведомился Алпирс.
— Или он пойдет и расскажет десаи, — добавил Унтарис, и когда шадовары обернулись и угрожающе взглянули на старого бедина, кровь отхлынула от его лица.
— Нет... — начал было Джинджаб протестующе, но умолк на полуслове, когда в руке Алпирса возник длинный кинжал и острие его в мгновение ока уткнулось в горло несчастного бедина.
— Поедешь с моим другом, — приказал Алпирс, и Унтарис протянул Джинджабу руку.
— Я не мочь... — запинаясь, выдавил бедин. — Я... десаи не знать, что я уйти... они хватиться Джинджаб. Они искать...
Алпирс убрал нож и с силой пнул старика в пах. Он склонился к согнувшемуся пополам Джинджабу и прошипел ему в ухо:
— Нет того, что десаи могли бы сделать с тобой, а я — нет, если ты немедленно не сядешь на эту лошадь!
Не дожидаясь ответа, Алпирс направился к своей кобыле. И действительно, Джинджаб принял руку Унтариса, взгромоздился верхом, и всадники поскакали к высокой дюне на юго-востоке.
***
Пятилетняя Рукия забилась за край палатки и съежилась под тканью, пытаясь затаить дыхание.
— А ну выходи! — слышала она вопли Тахнуда, но, к счастью, ее мучитель двигался в неверном направлении, к другой паре палаток.
Рукия плюхнулась на живот и поползла, с улыбкой слушая, как старшие дети хохочут над запутавшимся Тахнудом. На этот раз она ушла от них, но это была лишь временная передышка, как подсказывал ей долгий опыт, ибо Тахнуд был безжалостным противником и получал огромное удовольствие, демонстрируя свое превосходство.
Девочка снова села, обдумывая свой следующий шаг. Заходящее солнце низко висело над западным горизонтом, но племя отыскало новый источник, и празднования не прекратятся с наступлением темноты, Рукия знала это. Детей не станут отправлять спать, и бои в грязи будут продолжены, поощряемые взрослыми.
Яма с грязью, порождение источника, означала, что воды достаточно много, чтобы попусту тратить ее, и для кочевых обитателей пустыни, бединов, это, безусловно, составляло повод для торжества.
Рукии хотелось бы только, чтобы эти веселые игры не причиняли столько боли.
— Опять сидишь одна, вечно одна! — произнес рядом голос ее отца, и мужчина ухватил ее за ушко и поднял на ноги.
Рукия обернулась навстречу сияющей улыбке Нирая, улыбке, исполненной жизни, и веселья, и любви. По меркам бединов он был невысоким, но крепким и сильным, и весьма уважаемым. Он редко носил куфию, позволяя своей коричневой лысине ослепительно сиять под солнцем пустыни.
— Где другие дети? — спросил он у любимой дочери.
— Ищут меня, — призналась Рукия. — Чтобы сделать
