лебеде и лопухах вытянут как-нибудь. И двоих сородичей Хотевита выкинул в одной из деревень: толку с них мало, а жрут они не меньше нашего.
Только в Холмграде я закупился припасами впрок, хоть и заплатил тройную цену. Если Хотевит обманет и не вернет серебро за украденные товары, я его своими руками задушу, а Дагну приволоку обратно в Раудборг и продам Жирным. Пусть хоть что с ней делают!
— И сколько еще до Гульборга? — спросил я у Хотевита.
— При попутном ветре за два дня дойдем, — ответил тот. — Если следовать на юг, мимо не проплывешь.
Что же, осталось совсем немного. Всего два дня, и мы начнем искать колдуна или лекаря для Альрика. И непременно вытащим из него ту дрянь.
За прошедшие месяцы Беззащитный ни разу не заговорил, ни разу не полез в бой, ни разу не сказал мне, что я дурень бестолковый. Он будто умер, хотя всё еще дышал и ел. Сунешь ему миску с кашей — жует, не дашь — так и просидит, не подымая головы.
Тулле сказал, что Альрик пока жив, что он борется с тварью внутри себя, но времени осталось мало. Капля пролитой им крови, первая вспышка гнева — и всё, он исчезнет, превратится в вылюдь. Он уже и так изрядно изменился — еще больше усох, крепкие мускулы увяли, некогда выбеленные волосы потемнели. Альрик будто постарел на десяток лет.
А я… А я привык к тому, что я хёвдинг. Теперь ульверы были только моими, и дело даже не в Скирировом даре. К нему я смог прикоснуться недавно, всего месяц-полтора назад, и всякий раз меня обжигало болью, ничуть не меньшей, чем прежде. Просто я привык. Тулле сказал, что мне будет легчать с каждой полученной руной, вот только руны с моим условием с каждым разом добывать всё сложнее. За весь долгий путь от Раудборга до моря я ни разу не встретил никого сильнее себя, с кем можно было бы подраться. Нет, в Холмграде, конечно, были хельты, но не набрасываться же мне на всякого, кто может одарить меня благодатью? Хватит мне врагов и в Раудборге. А вот попавшиеся нам твари и разбойники не сумели перебраться через десятую руну.
Я начал понимать, что мое условие тяжелее, чем у Сварта, Альрика и даже Свистуна, особенно теперь, когда я уже стал хельтом.
* * *
Два дня пролетели быстро.
Мы даже не пристали на ночь к берегу, а лишь убрали весла и парус.
Что меня поразило в здешних водах помимо жары, так это обилие кораблей. Почти все время либо впереди, либо позади мелькали чьи-то паруса. Сновали рыбацкие лодки, спешили живичские ладьи, а один раз мимо прошло огромное судно с двумя рядами весел, высокой палубой и двумя площадками на носу и корме, откуда на нас посматривали лучники. С такой высоты наш драккар и мои хирдманы были у них как на ладони.
Я попытался посчитать количество весел, чтобы понять, сколько же там воинов, но Хотевит сказал, что в Годрланде на веслах сидят рабы, причем не только безрунные, а всего на дромоне обычно две-три сотни человек.
— Как же они доверяют грести рабам? А если рабы набросятся на них?
На Северных островах трэлей не допускали до вёсел. Считалось, что если вдруг такое всё же произойдет, то трэля до́лжно освободить.
— Тут много чудного для нордов. Потому я и прошу не вмешиваться ни во что, даже если тебе покажется, что это несправедливо или неправильно, — еще раз напомнил Хотевит.
— Что к примеру?
— К примеру, если увидишь, как кто-то бьет женщину.
Я пожал плечами. Никогда и не подумал бы лезть в такое. Мало ли, вдруг это муж поучает жену или рабыня провинилась.
— Или если увидишь норда в цепях. Или если ребенку на твоих глазах отрубят руку. Так-то в Гульборге много иноземцев, никто не удивится при виде нордов. Кого только тут не встретишь! Но безъязыких часто обманом делают виновными и забирают у них всё вплоть до свободы. Здесь рабом может стать любой, даже хускарл.
— У меня для того Хальфсен есть, — кивнул я на нашего толмача.
— Может, речь он и разумеет, а вот обычаев здешних не знает. Были бы вы купцами, с вас бы просто содрали побольше серебра, а с воинов что взять, помимо мечей и свободы?
— Еще немного, и я пожалею, что послушал тебя и пошел в Годрланд. Может, ты тоже думаешь нас продать?
Жирный усмехнулся.
— Не равняй живича с фаграми или сарапами. Мы свое слово держим.
— Пока что-то не приметил.
А вскоре после того показалась земля. Мы поворотили на восток и шли до тех пор, пока не увидели узкий пролив. На западной части мыса и раскинулся тот самый Гульборг, о котором я столько слышал.
Издалека виднелись стены, крыши многочисленных домов, какие-то узкие шпили. И едва ли не ярче солнца что-то в городе блестело, да нет, не блестело, а полыхало заревом, заставляя щуриться и отворачивать лицо.
— Это главный сольхус, — пояснил Хотевит. — Огромный домина, у кого крыша сделана куполом и обита золотом.
— Подлинным золотом? — недоверчиво спросил Простодушный.
— Самым подлинным, хоть и раскатанным в тонкий лист. Многие пытались украсть его, да только всех их казнили лютой смертью.
— Дураки, поди, были. Умных бы не поймали, — хмыкнул Эгиль.
— Если кого-то из вас поймают на ограблении сольхуса, то виновного убьют, всех остальных продадут в рабство, а полученное золото переплавят и пустят на ту же крышу. Меня и Дагну тоже не пожалеют. Самое глупое, что вы можете сделать в Гульборге, так это ограбить сольхус. Или оскорбить солнечного жреца. Если вы и впрямь думаете туда полезть, лучше прямо сейчас убейте меня.
«Сокол» тем временем подходил к берегу все ближе и ближе, и вот уже я разинул рот, глядя на бесконечно высокие каменные стены, густо усеянные огромными квадратными башнями. Какой же они высоты? В десять моих ростов? А дома позади них были еще выше, словно там жили не люди, а великаны.
Мы медленно шли под стенами, огибая мыс. В самом узком месте пролива друг напротив друга стояли две башни, отличавшиеся от других.
— Тут понизу проходит железная цепь, — пояснил Хотевит. — Если вдруг враг захочет напасть с моря, ее поднимают и перекрывают путь.
— Тогда как сарапы
