больше сорока лет… Я это отлично знал, но все же не смог сдержаться и спросил:
– Послушай, девочка… Как тебя зовут?
Все обернулись к ней, и она, смущенная, улыбаясь, ответила:
– Маша…
Я невольно привстал с травы:
– Неужели?! А фамилия?
– Воронок…
– Не удивляйся, Машенька, моим вопросам, – сказал я. – Ты очень похожа на славную нашу фронтовую подругу, которую солдаты и офицеры звали Машенькой из Мышеловки.
Ребята закричали:
– Расскажите о ней! Обязательно расскажите…
Им нельзя было не уступить.
Так родилась эта повесть. Ее подсказали мне жители парусинового городка, что раскинулся в чудесной заднепровской «Стране тысячи лесных тайн и сокровищ»…
В самом деле, почему бы не рассказать о Машеньке? Ведь ее жизнь и боевые дела – образец скромности и высокой отваги нашего молодого поколения, которое в годы великих испытаний стояло за Родину насмерть!
Подвиги Александра Матросова, Зои Космодемьянской, Олега Кошевого и его друзей, бесстрашных ребят из «Партизанской искры», пионеров-разведчиков, подпольщиков, связных – только частица великого подвига народа.
Многие, очень многие из отважных еще не названы. И не потому, что мы забыли о них. Спросите у любого воина, и он перечислит вам десятки дорогих имен. В памяти народа герои никогда не умирают: каждого из них помнят и чтят боевые товарищи. И даже те, что пали смертью храбрых, словно бы живут среди нас.
Бойцы, воевавшие в 13-й гвардейской дивизии, помнят отважную девушку – Машеньку из Мышеловки. Я думаю, что она по праву может занять свое место в бессмертном строю молодых героев.
Машенька и ее дядя
Утром 10 августа 1941 года мне доложили, что со стороны противника в расположение наших войск через линию фронта перешли двое – мужчина и девочка.
Это донесение показалось мне удивительным: здесь, на подступах к окраинам Киева, немецкие фашисты сосредоточили так много войск, что даже мышь, пожалуй, не проскользнула бы незамеченной.
Как же смогли перейти через фронт эти двое? Кто они?
Я приказал привести их на командный пункт. Минут через десять начальник нашей разведки капитан Алексей Питерских остановился на пороге блиндажа:
– Задержанные доставлены… Разрешите?
– Сначала войдите вы, капитан, – сказал я. – Что сообщили вам задержанные?
Питерских оглянулся, плотно прикрыл за собой дверь, заговорил негромко:
– Документы я проверил: судя по документам, это родственники. Впрочем, и внешностью они очень схожи. Говорят, что проживали в населенном пункте Мышеловка. Он железнодорожник, девочка – ученица десятилетки. Фамилия – Боровиченко… Что особенно интересно, эти штатские люди отлично знают, где расположены орудийные батареи противника, танки, автомашины… Я не успел закончить допроса, как вы позвонили. И я поспешил сюда.
– Хорошо, капитан. Пусть они войдут.
Первой в блиндаж вошла девочка, смуглолицая и черноглазая, в коротеньком ситцевом платьице, босая. За нею коренастый, небритый мужчина лет сорока пяти, с густой сединой на висках, в синей косоворотке и тоже босой. Косоворотка его была изорвана в клочья, с груди и рукавов свисали лохмотья. Вид у этого человека был такой, словно он только что выбрался из горящего дома: лицо закопченное, грязное, в свежих царапинах, из которых сочилась кровь, руки покрыты ссадинами, волосы всклокочены. Что остановило мое внимание – ясный и радостный взгляд его темных глаз; этим глазам нельзя было не верить.
Девочка старалась держаться поближе к мужчине и с доверчивостью ребенка смотрела то на меня, то на капитана. Она и была почти ребенком: маленькая, смуглая, с какой-то обидой, затаившейся в припухлых губах.
– Когда и где перешли вы через линию фронта? – спросил я, взглянув на карту, чтобы сверить точность их показаний. Почему-то мне сразу поверилось, что эти люди наши, однако нельзя было забывать, что здесь проходит фронт и что противник уже не раз пытался засылать к нам своих лазутчиков.
– Мы перешли через фронт возле трех тополей и колодца, – негромко, спокойно сказал беженец. – Там еще есть небольшая сторожка лесничего. Мимо сторожки проходит канава, вот по этой канаве мы и проползли… Правда, чуть было не оказались в немецкой траншее…
– Подождите, – прервал я его, – немцы на этом участке фронта еще не рыли траншей.
Они переглянулись, и девочка сказала твердо:
– Вы ошибаетесь… В прошлую ночь, когда вы им задали трепку, они стали рыть траншеи. Мы сами не знали об этом и чуть было не налетели на фрицев.
Дядя осторожно поправил ее растрепанную косу, осмотрел на своей руке кровоподтек:
– И все-таки налетели… Пришлось впоперечную с немцем схватиться… Сильным оказался и увертливым, весь терновый куст изломал.
Мужчина сунул в карман руку, вытащил и положил на стол два смятых немецких погона:
– Это и весь трофей. Немецкий автомат мы не взяли: правду сказать, побоялись своих. Дело, сами знаете, не шуточное – с немецким автоматом через фронт идти.
– Значит, это в терновнике вы так исцарапались?
Он вытащил из брюк рубаху, приподнял ее до груди, и я увидел длинную рваную рану на его теле.
– Запомнятся мне, товарищ полковник, эти кусты. Я до сих пор понять не могу: как же другие фрицы нас не заметили? Такая потасовка в кустарнике произошла, но никто из фашистов не кинулся своему дружку на помощь. Может, сам я и не совладал бы с этим басурманом, да Машенька помогла, в ноги ему бросилась, будто связала.
Я еще раз взглянул на Машеньку, и она смущенно опустила голову:
– А потом мы бежали… Ух, как бежали! А пули по деревьям только чик-чик… Вот посмотрите мою косынку: пуля пробила!
Девушка достала из-за пазухи серенькую косынку, развернула и подала мне. Тонкая батистовая ткань была прорвана в двух местах.
– Хорошо, Машенька, я верю всему, что вы рассказываете. Но скажи мне по правде, ты знала, какой это риск? Фашистов здесь очень много, на их переднем крае и шагу негде ступить.
Машенька вскинула голову, спокойно и прямо посмотрела мне в глаза:
– И все-таки мы решили прорваться к своим.
– Ты не ответила, Машенька, на мой вопрос. Ты знала, как это опасно?
На смуглом лице ее и в черных больших глазах промелькнуло удивление.
– Конечно, знала. Но как это объяснить вам? Мы не могли там оставаться. Мы все равно должны были прийти.
Машин дядя рассказал, что жили они в поселке Мышеловка и что долгое время он работал в пригородном колхозе, а два последних года – на железной дороге. В день, когда началась война, он в числе сотен добровольцев пришел в военкомат. Но его забраковала врачебная комиссия. Он тут же предъявил мне свой военный билет и заключение врачебной комиссии. Оно было коротко и строго: «Порок сердца. Не годен». Почти все товарищи Боровиченко ушли на фронт, а он остался. Его немножко утешала мысль, что железнодорожники – первые помощники фронтовиков, что через его руки пойдут на фронт боеприпасы, как вдруг случилось неожиданное… Ранним утром, собравшись на работу, он увидел на улице поселка зеленые фашистские мундиры.
Тогда он твердо решил перейти линию
