странным. Межконтинентальный рейс, великолепный лайнер и — отсутствие пассажиров. Впрочем, кому нужен этот остров Талум? Что там, необыкновенные пляжи или всплеск новейшей моды? Ничего Иван Андреевич не слышал о Талуме. Летят, видимо, сугубо деловые люди. Надо — вот и летят.
Подошла стюардесса с легким пластмассовым подносом, улыбаясь, отщелкнула столик от спинки переднего кресла.
Завтрак. Стакан сухого зеленоватого вина, стакан апельсинового сока, бутерброд с ветчиной, куриная ножка, две крошечные коробочки с перцем и солью, тонкие палочки для чистки зубов, нож, вилка.
Была матушка Земля, была и есть! Кислое вино, сладкий апельсиновый сок, черный пахучий перец — все напоминало уютный домашний стол, когда собирались семьей и говорили, говорили... Раньше как-то и не обращал внимания на то, какое это счастье. Надо было подняться едва ли не к самому солнцу, забить голову этим Талумом, чтобы испытать земную радость...
Да!.. Еще вопрос. Почему никто не полетел вместе с ним? Агитировали, небывалые возможности для научной работы на Талуме расписывали, а не полетели. Будто вытолкнули одного — и действуй как знаешь. Правда, ему сказали, на острове уже известно о его приезде (значит, побеспокоились все-таки), встретят, как положено, все покажут, что захочется. Что ж, и на том спасибо. Он, Иван Андреевич, всегда умнеет с опозданием: когда сделает, задумается, тогда и начинает понимать, что́ упустил да что́ недоглядел.
И еще недоразумение. Никто из работников советского посольства не пришел проводить. Накануне отъезда Иван Андреевич побывал у посла, состоялась интересная беседа о конференции. Посол одобрил намерение Петракова познакомиться с новой научной работой; тогда еще не было окончательно решено — ехать на Талум или на какой-то другой остров. Предложений было несколько, лишь в последний момент стало ясно: Талум...
С отъездом получилась какая-то чехарда. Устроители поездки сказали: к трассе полета приближается тайфун, участок пути с непогодой надо проскочить побыстрее, так как не исключено, что за одним тайфуном появится другой. Поэтому самолет было решено отправить раньше положенного времени. Скорее всего, поэтому и не было никого из посольства. А об изменениях со сроком вылета Ивану Андреевичу даже в голову не пришло предупредить посольство. Опять упущение. Только в самолете понял, что он, видимо, создал новые заботы; без хлопот о нем у дипломатов, конечно же, работы хватает. Могло случиться и так, что в это время у них были другие дела, поважнее.
Улыбающаяся стюардесса забрала поднос. После завтрака Иван Андреевич задремал. Он чувствовал дрожь подлокотников кресла, ощущал на лице легкий ветерок из сетчатого отверстия над головой, сквозь дрему старался отгадать: в бездонном небе откуда взяться ветру? Но ведь в самолете есть специальные для того устройства...
Когда дремота прошла, Иван Андреевич увидел в иллюминатор облака. Замигала светящаяся надпись над дверью в кабину пилотов: потребовали пристегнуть ремни. Самолет готовился к посадке...
Земля покачивалась за бортом самолета, увеличивались, будто распухали, горы с белыми шапками снега, нахлобученными на вершины. Даже в защищенном от внешних вторжений салоне чувствовалась упругость воздуха. С приближением земли гул возрастал, становился непереносимым, казалось, конца этому не будет, самолет не выдержит, взорвется.
Гул прервался неожиданно. Вместо него салон заполнил одноголосый свист, будто рядом с креслами была натянута невидимая струна и она возбужденно звучала, приближаясь к земле.
Самолет долго катился по бетонной полосе; вот-вот он вопьется длинным острым клювом в рыжую с синими скалистыми выступами гору. Но он все-таки остановился, и сразу начал угасать пронзительный свист.
Было странно сидеть без дела внутри полупустой, беззвучной, уставшей от перелета машины. В салоне стало душно — Иван Андреевич вспотел. По земле медленно подползал длинный автобус, исполосованный оранжевыми линиями, разрисованный зелеными драконами — знаками авиационной компании. Почти рядом с иллюминатором поднялись тоже оранжевого цвета поручни трапа. Тогда-то стюардесса и показала Ивану Андреевичу на открывшуюся дверь.
— Очень признателен! — охотно поднялся с кресла Иван Андреевич.
Пассажиры, сидевшие в самолете впереди Ивана Андреевича, в автобусе разместились тоже на первых сиденьях. Среди них выделялся грузный, широкоплечий мужчина. Он небрежно откинул руку на спинку соседнего кресла, как еще до взлета в Копенгагене, безразличным взглядом окинул Петракова и отвернулся.
Позади Ивана Андреевича сидели опять те же люди, которые дремали в конце салона. Все они были в аккуратно подогнанных светло-серых костюмах, в белых рубашках и одинаковых галстуках густого мышиного цвета. Видимо, делегация. Они переговаривались между собой и позевывали.
Таможня располагалась в низком домике с плоской крышей, уложенной прямо на бетонные панели. Опять, как и в Копенгагене, придирчивая возня в мягком саквояже Петракова, ощупывание электрической бритвы и остальной туалетной мелочи, опять подозрительные взгляды в упор, прямо в глаза профессора, как в бездонный колодец, сверяющие схожесть фотокарточки на паспорте с самим пассажиром.
И вдруг:
— Сколько вам лет? — на чистом русском языке.
— Почти пять десятков, там все написано, — провел пальцем Петраков по строке в паспорте.
— Вижу... В документе одно, а в натуральном виде...
— Устал я. Ваш Талум — не ближний свет.
— Ну да, устал... Голова наполовину седая. За один рейс так получилось? А гляньте, что в паспорте?
Петраков стоял как провинившийся школьник.
— Видимо, на снимке, что в паспорте, я моложе. Это — искусство фотографа, не больше того...
Опять подозрительный взгляд и постукивание корешком красной книжицы по белой мягкой ладони.
— Проходите, — наконец протянул паспорт таможенник.
— Благодарю вас, — учтиво поклонился Иван Андреевич. — Больше ничего не требуется?
— Нет.
— Очень хорошо. Позвольте узнать, как вам удалось, прямо скажу, так... неплохо овладеть русским языком?
Улыбнулся польщенный таможенник:
— Потому, господин Петраков, что я был прилежным учеником. И вот, как видите...
— Но для этого нужна практика. А здесь, на далеком острове...
— Практики хватает. Всего вам доброго... — И повернулся к мужчине в сером костюме.
От узкой наружной двери, с другого конца помещения, к Петракову бодро зашагал мужчина в светлом, спортивного вида, костюме, с расстегнутым воротом рубашки. Рыжеватые волосы мужчины были волнистыми, лицо худое, со впалыми, словно вдавленными, щеками, в голубых глазах — внимание и любезность.
— Вы — профессор Петраков? — приветом светилась улыбка мужчины.
— Да, Петраков...
«Уж не на юге ли России нахожусь?.. Все говорят по-русски».
— Очень рад. Меня зовут Жак Сенье. Можно просто Жак. Шеф просил встретить, и вот я... с
