бросался к ней тут же, то отвергала — и я скулил, не в силах занять чем-то время, предназначенное для ее внимания. Сам не заметил, как превратился в марионетку, деревянного Пиноккио, который самозабвенно врет себе, что не только он зависим, но и она никогда не выпустит вагу из рук. На деле желание моей госпожи увидеть меня измерялось в основном стоимостью подарков; мои любовь, улыбки, прикосновения, объятия, как и проступки и упущения в ее голове переводились во всеобщий эквивалент по одной ей известному прайсу: при положительном балансе она позволяла развлекать ее своим присутствием — я мчался к ней верным псом. Но как-то посчитав на своем ментальном абакусе, что я недостаточно перспективный, моя Айса оборвала нас связывающее. Чувство покинутости умертвило то, что осталось от меня, пусть это и невозможно: на самом деле мы состоим не из тканей и клеток, не из желаний и надежд, не из воды (слез? пота?) или вина, мы сотканы из пустоты, разделяющей те малые по сравнению с ней атомы, что произвольно оказались нашей и под нашей оболочкой. И все же я готов был валяться у нее в ногах — но смысл? — родительское пренебрежение давно взрастило во мне веру — меня не за что любить.
В действительности я несколько раз пытался освободиться от тяготящей меня связи: тогда впервые мне в руки попался набор остро заточенных резцов по дереву, и, лежа в ванной, как сейчас, я представлял, как снимаю с себя стружку, делаю зарубки и клинорезные выемки на месте крепления нитей. Теперь от былых фантазий остались лишь неровные белые полосы, обхватывающие запястья, и пара кривых линий на левом боку. Я стал уязвим, покорился красоте и попал в капкан, но именно тогда решил, что я не пес, а волк. В действительности? Нет, это вымышленный мир, любое совпадение с реальностью случайно.
Как ни странно, я спасался работой, стараясь закрыть ей все бездонные бреши в моей жизни. Я попал в отдел продаж одного из крупнейших поставщиков алкогольной продукции в регионе и, по большому счету, решал, кто будет наслаждаться бархатисто-ягодным Каберне или прочувствует оттенки фруктов и ванили в букете Шардоне — истинная ирония судьбы. Вскоре я перезнакомился со всем офисом и уже здоровался за руку со специалистами по армянским коньякам: «Как дела, брат?» — «Отлично, брат» — будто пробовал на вкус суррогат семьи. Меня приняли, я свой: «Мы с тобой одной крови — ты и я». Какое спокойное, безмятежное было время, пока не пришла новая сотрудница в отдел логистики.
Одного взгляда достаточно, чтобы заметить что-то притягательно родное, что нас объединит — распознание на уровне инстинкта «свой-чужой». Но сближаться я не спешил: убеждал себя, что нужно проверить, не обманываюсь ли, боясь ошибиться, хотя знал — темное притягивается к темному. Нам приходилось вести длительную рабочую переписку, и уже вскоре стал считывать твое настроение лишь по точкам, скобкам и восклицательным знакам. Порой мне казалось, что ты специально стараешься так сообщить что-то между строк. Каждый раз при встрече я ловил твой долгий заинтересованный взгляд. На корпоративных праздниках старался оказаться рядом, а после, выбирая снимки для Инстаграма, запрятывал твои фотографии среди десятка мне безразличных, подписывая их все ценным — «семья», но это лишь иллюзия, подмена.
Я хотел понять, какая ты на самом деле, изучил вдоль и поперек твои соцсети — записи, посты, видео, аудио, группы, друзья, подписки, сообщества, но мне этого было мало. Стал искать, сколько стоит «пробив» человека, как следить по телефону, как установить шпионские программы, однако ничем не воспользовался — к счастью, я пока не стал сумасшедшим фанатиком; но я все равно проверял каждое утро и каждый вечер WhatsApp, чтобы знать, во сколько ты засыпаешь и просыпаешься. Не спрашивай, не знаю, зачем. Всякий раз видя, что ты онлайн, чувствовал, что мы связаны. Пару раз чуть не написал банальное: «Почему не спишь?», вовремя остановился.
Я поселил твой образ в голове: ты словно раздвоилась как оригинал и его зеркальное отражение, которое, вдруг став отдельной личностью, подчинило себе мои мысли, заодно исказив понимание случайно запавшей в память в Николин день строки «не ведает твоя шуйца, что творит правая десница», попутно вселяя надежду формулой «Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно». Поначалу разговоры были похожи на репетиции: если мне не нравились твои ответы, я просто заставлял сцену повторяться снова и снова, пока она не будет сыграна в точности по задумке режиссера, но потом ты стала жить своей, независимой жизнью, отказываясь подчиняться готовому сценарию. Ты ходила по комнатам, чувствуя себя хозяйкой, переставляла вещи, роняла, гремела, шуршала — сопровождала свои передвижения потоком звуков: так правдоподобие обращается в подлинность, и все чаще возникает мысль, что ежедневно на работе сталкиваюсь с твоим клоном, а оригинал надежно заперт у меня в голове.
Я спешил домой рассказать тебе, как прошел день, как прошли все дни до тебя, не мог сдержаться, не мог удержать всю эту запрятанную непомерную боль в себе. Первая слеза неторопливо слезала с моей щеки, ее последователи догоняли друг друга все быстрее и быстрее — перестал их ловить. Женщины любят честность — выпотрошил себя перед тобой. Безопасные разговоры. Откройся. Доверься. Простое правило — не забегай за красные флажки. Но мне все равно не хватало реализма — не доставало прикосновений, поцелуев, запахов, касаний — всего того, что делает наше существование полным. Как мне быть? Я ходил, словно опутанный этими мыслями, не мог выбраться из их паутины, не мог сосредоточиться на делах, но выход нашелся неожиданно: случайно в отделе кадров подсмотрел твой адрес в личном деле — папки лежали в пустом кабинете стопкой, твоя вторая сверху — что это, если не знак?
Новые дома, все похожи один на другой, размноженные, бесконечные повторения, путающие меня, заманивающие в тупики искусственного лабиринта, но я не поддаюсь, я в предвкушении, и этот район (от слова «рай» же? верно?) наполняется вожделенным очарованием. Нашел твой дом, подъезд, проворно скользнул в него вслед за зазевавшимся мальчишкой, первый этаж, второй, а вот и твоя квартира — значит окна во двор. Узнал все, что надо — время уходить — нелепо будет столкнуться здесь с тобой.
Я стоял под окнами и смотрел наверх. Всего второй этаж: нас разделяет несколько метров и стекло — хрупкая граница. Несколько дней я бродил у твоего дома,
