его тяжелый сапог вынуждал каждого выбрать сторону. Причудливый зеленый фургон – заглавный в цепи других цирковых повозок – ждал, когда пройдет королевская армия и еще не подоспеют революционные силы. Он собирался ехать дальше неторопливо и аккуратно, чтобы ни тряска, ни звон колокольчиков над кроватью, ни эхо далекой пальбы не разбудили маленького Оливье, который еще не знал, насколько неприветливым может быть мир за пределами фургона мастера Барте.
Глава I. Мастер Барте
Несколько городов отменили выступления в последний момент. Цирк возвращал деньги за билеты и этим спасал свою репутацию. Конкуренты считали оплату за сорванные шоу не по вине циркачей невозвратной и сбегали, пока люди занимались более насущными делами, такими как спасение близких, домашнего скота и пожитков. Честность мастера Барте шла цирку в убыток. Но никто его за благородные поступки так и не упрекнул. Денег стало не хватать, и больше всех страдал бедняга Юрбен, который обожал своих подопечных животных, и, вместо того чтобы урезать их паек, досыпал недостаток в кормушки из своей тарелки, а сам жевал хлеб с подсахаренной водой.
Впрочем, и темные дни заканчиваются. Люди устали от непостоянства и паники, стали меньше тревожиться и не так бурно реагировать на ужасы войны. Время шло в ногу с солдатами, и с годами волнения выцветали, подобно полевой форме.
Вскоре выступление в Сантье прогремело так, что окупило все потери с лихвой. Публика до того соскучилась по зрелищам, подобным этому, что артисты дали несколько концертов днем на площади, а кукольный театр и вовсе не закрывался весь день. И все же мастер Барте, рассчитав всех и поздравив с хорошим уловом гонорара и аплодисментов, ближе к полуночи зашел в свой фургон хмурым и будто расстроенным. Оливье не решался докучать ему праздными вопросами, только помог разуться и принес масло для снятия грима. Мастер разомлел от сыновней заботы и пожаловался:
– Кукловоды халтурят. Ужасно! Так играть Солушку! Она же должна порхать – она девушка, влюбленная! А он водит ее как Марту: так бабисто, тьфу! – мастер подбоченился и изобразил разухабистую походку. – А Орсиньо? Ты это видел? Ты же смотрел. Он пылок, внезапен, размашист! То, сё, туда, сюда… Размазня! Меня аж трясет за моих малышей!.. За что им кривые руки бездарей?
Оливье суетился вокруг отца: подавал поздний ужин, отряхивал сюртук, прежде чем повесить в шкаф, нес вязаные теплые носки на ночь. Он смотрел все показы и тоже остался недоволен, но стеснялся высказывать отцу свое мнение. Хотя в толпе детей, из которой он наблюдал все спектакли, вряд ли нашлись бы искушенные ценители.
– И главное, как тромбон глухому: я говорю, они кивают, и тут же все по-старому… Загниваем. Какие звезды у меня были раньше… Где их сейчас взять? Сколько ни отправлял разведчиков в другие театры, цирки, на ярмарки – все одно, хал-ту-ра. На тебя надежда: думаю, может, хоть ты вырастешь и удивишь всех нас.
– Я очень постараюсь, отец, – пообещал Оливье, хотя совсем не знал, с чего начать. Мастер Барте ничему его толком еще не учил, кроме ведения счетов, организации шоу и режиссуры.
– Надо будет тобой заняться, – произнес мастер Барте, словно бы прочитав его мысли. – Вот Сола, например. Давай я тебе расскажу про Солу!
Подстегнутый чаяниями мастера Оливье осмелел и предложил:
– Да сколько раз уже говорили и про Солу, и про Орсиньо. Про всех. Расскажи не о куклах. Расскажи о людях. Ты твердишь мне: «Были звезды». Но я был мал или еще не родился, когда они блистали. Хочу узнать о них!
Его требование удивило мастера Барте, он даже остановил руку с заветренным бутербродом, ждавшим его на столе несколько часов, так он припозднился.
– А и правда, я тебе ничего не рассказывал о том, как мы наше дело зачинали, кто стоял у истоков… Как-то даже странно это, – задумчиво проговорил он.
– Ничего странного: мы с тобой спим по очереди. Я ночью, ты днем. Редкие часы, когда мы можем посидеть вдвоем, а ты не устал и не расстроен настолько, что только и можешь сотый раз заводить шарманку про свою Солу. И потом начинаешь сам храпеть в середине от скуки.
– Не попрекай меня усталостью, молодой человек! – пробурчал мастер Барте. – И не смей трогать Солу. Я сотворил ее по образу твоей матушки…
– Но она не мама, – вернул его в реальность Оливье. – Она очень красивая и талантливая кукла, которую ты обожаешь. Но она не моя мать, сколько ты ни клади ее рядом со мной, чтобы я не боялся засыпать один в фургоне. Я не хочу ругаться.
Редкий вечер покоя: они оба не спят и даже никуда не едут. Утром у них запланировано прощальное шоу. Будет непривычно засыпать в статичном фургоне, обычно его знатно потряхивает на проселочных дорогах. Мастер Барте услышал призыв сына и начал свой рассказ. Внимательный и пытливый Оливье запомнил его по-своему, иной раз упуская совсем неважные детали и превознося в кавычки искрометные цитаты. И вот что у него получилось…
Детище молодого Бартеломью Трувера зачиналось еще в семейном гнезде: он выстругал небольшую кукольную семью и пару раз в месяц давал представление для соседей и гостей дома. Куклы обрастали гардеробом, историями, утварью, домашними животными и новыми пейзажами. Тогда целому миру стало тесно в усадьбе, и Бартеломью отправился в столицу. Эскалотский институт драмы и комедии впервые запустил новаторский курс циркового дела. Площадное ремесло шло вразрез с закостенелым академизмом, но директор известного цирка, ушедший на пенсию с огромным состоянием, сколоченным под куполом шапито, настоял на своем эксперименте. Он взял Бартеломью и Ле Гри еще на первом этапе отбора. Там же эти двое познакомились с Юрбеном – талантливым юнцом, которого старый директор взял под крыло за несколько лет до ухода с арены. Юрбен находил подход к любому животному, словно знал язык любого из них. Он договаривался даже с теми, чей буйный нрав едва не отправлял их на скотобойню. Юрбен никогда не использовал силу и насилие, в его арсенале не было ни одного кнута, ни одного анкуса, ни одного строгого ошейника. И он ненавидел других дрессировщиков за любую неоправданную боль, причиненную живым существам. Бартеломью сразу нашел в нем родственную душу: в конце концов они оба разглядели личности в тех, кого прочие всегда считали обезличенными.
А Ле Гри был особенным даже в их уникальной компании. Он числился среди фокусников,
