— Абсолютно.
Мы с Матвеем смотрим друг на друга. Его темно–карие глаза — горький шоколад. В них всегда много горечи. Обычно я знаю, как их смягчить. Превратить в теплое сладкое какао.
— Окей, — соглашается Костя.
Вручает маску Нолика и пакеты с реквизитом Матвею. После чего наконец уходит. Лишь тогда я облегченно выдыхаю.
Мы идем к подъезду. Молча.
От Матвея волнами исходит негатив. Но мне тоже есть что высказать.
Теперь–то мы наедине остались. Можно.
Глава 2
Заходим в подъезд. Матвей первым, я дверью хлопаю, чтобы не думал, будто всё в порядке. Сцена, что он устроил, была поистине чудовищной!
Матвей усмехается. И не думает.
Четвертый год вместе! Кажется, я изучила этого человека вдоль и поперек, знаю как облупленного! Но каждый раз этот упрямый, невыносимый монстр находит чем задеть!
— Как прошел праздник? — спрашивает, нажимая копку лифта.
— Двенадцать детей и я. Угадай с трех раз, как он прошел!
— Попытка номер один, — чеканит слова Матвей.
Вкус горького шоколада растекается на языке.
— Ты была не одна. Судя по фото фирмы «Веселье в каждый дом». Поэтому все прошло бодро. Угадал с первого раза?
— Бинго! — выпаливаю я, вмиг меняя тактику и переобуваясь. — Праздник прошел просто прекрасно. Лучше, чем когда–либо.
Его плечи дергаются. Матвей отворачивается.
Двери разъезжаются, мы заходим в пустую кабину. Поднимаемся. В руках эти маски здоровые. Сколько раз мы вот так же возвращались после выступлений? Уставшие, довольные. Не счесть. Сумки в руках мешали обниматься. А вот губы были свободными, губам ничего не мешало. Сердечко билось о ребра, и казалось, не выдержит напряжения момента. Мы мчались с безумной скоростью в этом стареньком лифте. Вообще, время с Матвеем неслось ракетой, все три с половиной года на одном дыхании.
— Так, может, тебе всегда теперь работать с Костей? — выдает он с показушным участием.
Я учусь в техническом вузе на факультете нефти и газа. У нас в группе четыре девочки и шестнадцать мальчиков. Матвею не нравятся все девятнадцать человек.
— Может быть. Он знает все песни, представь. Наизусть. И попадает в ноты.
Мы смотрим друг на друга. Волоски на коже поднимаются, пульс частит. Я вне себя от тупости ситуации, в которой мы оказались!
— Уверена? — Матвей вздергивает бровь. Кривая улыбка растягивает его губы.
Закатываю глаза.
— Где ты был?
— Опоздал на автобус, потом летел в такси. Я же написал. Машина сейчас у брата, без нее туго.
— А до этого? Твоя учеба в час закончилась.
— Дела были.
— С Захаром опять? У тебя всегда находятся дела поважнее меня. К чему бы это?
— У меня дела поважнее? — делано ахает он. Глаза округляет. — Вот оно что! А ты, значит, меня на первое место всегда ставишь?
Лифт останавливается. Мы ехали, по ощущениям, целый час. Подмышки вспотели от стресса.
— Именно! — рявкаю я. Слезы на глаза выступают от несправедливости! Вылетаю на лестничную площадку. — Так и есть! Дура!
Достаю ключи, открываю дверь.
Матвей тоже заходит в квартиру. Пахнет пиццей, папа готовил, наверное. Мама должна прийти с работы ближе к семи. Дома никого.
Я разуваюсь и иду в свою комнату.
Матвей следом. Открываю шкаф, в котором храню костюмы.
— Надо бы, может, продезинфицировать? — усмехается Матвей, рассматривая синюю маску. — Мало ли чем он болеет? Туберкулез, например. Заразная шутка, говорю как медик.
— Прекрати. — Я забираю маску и кладу в шкаф. — Ты ведешь себя невыносимо! Сам опоздал и сам же обвиняешь. И нет, Костя ничем не болеет. Он очень мне помог.
— Я ни в чем тебя не обвиняю.
Матвей тянется к верхней полке и достает из коробки с бельем розовые стринги. Накручивает на палец. Я тут же вырываю из рук свою вещь, закидываю обратно и закрываю дверцу.
Он скрещивает руки на груди. Глядит враждебно. Мои психи ему не нравятся.
Сердце барабанит боевой марш.
— Ты сегодня чем заряжен? Холостыми или боевыми? — спрашиваю наконец. — Потому что если боевыми, то я не готова морально.
Напряженная атмосфера лопается как передутый воздушный шар.
Это наше с Матвеем правило. Мы оба вспыльчивые, но при этом оба... просто безумно друг в друга влюбленные. И чтобы не ранить, придумали правило: перед каждой ссорой предупреждать, какие сегодня патроны.
Холостые — будет не больно.
Боевые — готовься к обороне как следует. Пленных не берут.
Матвей мешкает секунду. Он всегда выбирает холостые, когда я спрашиваю таким тоном. Даже если настроен агрессивно, перезаряжает обойму на лету.
Смотрит на меня. Темный шоколад в любимых глазах плавится. Матвей опускает руки вдоль тела.
— Холостыми, Рай.
Он чуть отводит глаза в сторону, будто смущение почувствовал. Моя душа взъерошенной райской птичкой к нему летит. Обнять за шею, зацеловать щеки. Найти губы. Утешить.
Потом я вспоминаю, как он прятался в кустах и следил! Наблюдал, ждал чего–то! Видимо, проверял, изменяю ему или нет!
От возмущения слезы выступают. Господи! Я ему всё! Всю себя! Всё прощаю, три с половиной года только им живу! Люблю каждой клеточкой! Ни одного повода не давала в себе сомневаться. А ему мало!
Несправедливость такой силы, что устоять невозможно.
— И долго ты следил за нами с Костей? — Наступает моя очередь скрещивать руки.
— Я не следил.
— Прятался и следил! Знаешь, я уже почти не сомневаюсь, что у тебя кто–то есть. Потому что… — Выхожу в центр комнаты и начинаю демонстративно загибать пальцы, — во–первых, ты постоянно где–то пропадаешь и не рассказываешь где! Во–вторых, адски ревнуют те, у кого рыльце в пушку. В–третьих, ты будто специально провоцируешь ссоры! Если тебе нужна свобода, так и скажи.
— Поссориться сейчас пытаешься именно ты.
— Меня взбесило, что ты следил за мной!
— Интересно почему? Если скрывать нечего.
— С тех пор как ты начал с этим Захаром общаться, стал... — Осекаюсь.
— Кем?
— Невыносимым!
— А что собиралась–то сказать изначально, Рай?
— Ты меня снова подвел. И ведешь себя, будто я виновата. — Отворачиваюсь к окну. Ожесточенно любуюсь соседним домом.
