мы решили дать клятву, совершить какой-нибудь обряд или что-то в этом роде. Сделать что-то, что связало бы нас навсегда. Только вот никаких обрядов сильнее обычной клятвы мы тогда не знали, а клятва показалась нам недостаточно весомым действием. И тогда, по их словам, я рассказал им о Последнем Почтальоне.
Дело в том, что в руинах старого детского лагеря в пригороде, где мы часто играли в войнушку, прятки, охотников за привидениями и черт знает во что еще, возле одного из полуразрушенных деревянных корпусов стояла на невысоком постаменте старая статуя. Время и вандалы не пощадили ее, понять, кого она изображала в свои лучшие годы, было сложно. Это однозначно был мальчик или мужчина, одна рука сломана почти у плеча, вторая оторвана вместе с плечом, изломы щетинились кусками гнутой арматуры. Торс был покрыт трещинами и надломлен, кое-где в просветах так же были видны металлические стержни, на которых и держалась верхняя часть туловища. В какой позе стоял человек, нам уже было не узнать, в наши дни фигура клонилась вперед и немного вбок.
От дома позади статуи даже в то время оставалась только пара стен. Скорее всего, это было одно из административных зданий лагеря, потому что на нем висел каким-то чудом сохранившийся почтовый ящик.
Видимо, эта картинка задержалась у меня в памяти после наших игр там, и я называл эту статую Последним Почтальоном. Это я помнил, а вот остальное…
Выяснилось, что я рассказал друзьям о способе выполнить одно желание. Нужно было написать его на листе бумаги, положить в конверт, запечатать измазанным в собственной крови пальцем и кинуть в тот почтовый ящик в последнюю минуту уходящих суток. То есть почти в полночь. В заброшенном и полуразрушенном детском лагере, о котором, конечно же, гуляла пара-тройка страшилок. В месте, где мы сами, насмотревшись «Охотников за привидениями», бродили в поисках призраков и их следов. И, естественно, «находили».
Надо ли говорить, что такой вариант представлялся нам железобетонным способом навеки скрепить наше товарищество?
Раз дело касалось всех четверых, поведал им я, значит, и запечатать конверт нужно будет каждому из нас, и в лагерь ночью идти всем вместе. По прошествии лет я даже подивился разумности такой механики моего выдуманного чуда. Это исключало воздействие желаний на посторонних. Например, загадать, чтоб с тобой начала дружить какая-то девочка было невозможно, ведь довольно трудно будет убедить ее запечатывать своей кровью конверт и идти ночью с тобой в развалины, не вызвав, мягко говоря, некоторых подозрений.
Но еще больше меня поразил способ воплощения загаданного в жизнь.
Если бы кто-то из нас, к примеру, захотел себе велосипед, написал это в письме и должным образом выполнил все необходимые действия, то он уехал бы домой на велосипеде, но так никогда и не узнал бы о том, что его желание исполнено. Ведь этот велосипед, по его мнению, был бы куплен ему родителями два года назад по очень выгодной цене через знакомого. Или этот велосипед вытащил бы из гаража, отремонтировал и вручил ему отец в начале лета. Проще говоря, желание изменило бы не только будущее загадавшего, но и прошлое, создав что-то вроде параллельного потока жизни, в котором велосипед у него и так был, и ничего такого он в письме Последнему Почтальону не писал. Он даже толком не помнил бы, что там в этом письме, да и какая разница, ведь чудес-то не бывает.
Работая, такая магия парадоксальным образом скрывала сам факт своего существования.
Больше того, если бы бросивший письмо решил все же проверить, что же он в нем написал, если бы он вынул письмо из ящика и сломал печать крови, то он обнаружил бы там свою просьбу о велосипеде. Но вот беда, чудес не бывает. Конечно же, никакого велосипеда это письмо ему не принесло бы. Он ушел бы из лагеря пешком, даже не зная, что приехал туда на велике. Параллельный поток жизни, словно отпущенная тетива, вернулся бы обратно в естественное положение сразу после разрушения печати, исключив из прошлого и будущего бедняги все намеки на велосипед.
Чудес не бывает.
— И вы хотите сказать, что я придумал это в… сколько нам было? Семь? Девять? — недоверчиво спросил я.
— Где-то так, — прикинул Тоха. — Нет, ну ты это все конечно не так рассказывал, по-своему, но я это так уяснил.
— Да, я тоже так понял, — поддакнул Ник.
— И мы это сделали? — в моей голове брезжили смутные воспоминания, но в единую картину складываться не хотели.
— Ага, поперлись туда ночью, кололи пальцы и запечатывали конверт. Кинули в ящик, — уверенно поведал Шурик. — Ты еще какое-то заклинание читал. А потом мы все чесанули оттуда, как ужаленные, и ты ногу сломал.
— Нет, ломал он потом, — возразил Тоха. — В тот раз только растяжение было, я точно помню.
— И что мы написали? — мне не очень хотелось перебирать долгую историю моих переломов.
— Сейчас как узнаешь? — Ник пожал плечами. — Что-то в духе «один за всех и все за одного», наверное. Да и какая разница, главное, что сработало.
Мы с улыбкой переглянулись.
Традиционная стопка «за дружбу» была опрокинута последней, и все засобирались по домам. Тоха предлагал всех развезти, Шурка охотно присел ему на хвост, но я отказался, сославшись на то, что мне полезно разрабатывать ногу. Ник тоже заявил, что пройдется со мной до остановки, ему хотелось выветрить часть хмеля из головы, прежде чем ехать к семье. Я не особенно волновался насчет Тохи с Шуриком, Антон мог уверенно и аккуратно вести машину даже после втрое большей дозы алкоголя. Так что, обнявшись напоследок у входа, мы разошлись.
До остановки мы с Ником шли не торопясь, он дышал воздухом, а я тайком морщился и сильнее обычного налегал на трость. Сломанное бедро ныло на погоду, и подарок друзей сегодня был и в правду необходимостью, а не пижонством.
Трость парни подарили мне около года назад, когда я еще лежал в больнице после очередного несчастного случая. Мне серьезно переломало ногу в аварии, врачи сулили хромоту до конца дней. Тогда-то Ник наткнулся на нее в одном антикварном магазине и, недолго думая, купил. Остальные, узнав о его инициативе, без споров скинулись, после чего они втроем преподнесли ее мне в больничной палате. Трость мне понравилась сразу же, по росту она подошла идеально, а круглое навершие удобно лежало в руке. Учитывая мою любовь к долгополым пальто, белым шарфам и прочей пижонско-викторианской атрибутике, трость должна была хорошо вписаться в мой писательский образ. Гравировка
