на ветру, придавая ей сходство с летучей мышью.
— Сбежать надумали, глупые?! — приблизившись, она больно стискивает мое запястье. — Это просто верх безумия!
— Не трогайте! — очнувшись, я пытаюсь вырваться. — Пустите меня!
— Как ты не поймешь, дурочка, что впереди у тебя доброе и светлое будущее! — она настойчиво тянет меня за собой. — А таких мальчишек, как Горелов… Пф… Да их еще десятки будут! Сотни!
— Мне не нужны десятки и сотни! — реву я, пытаясь вырваться из ее захвата. — Мне только он нужен!
— Ах, превратности первой любви, — вздыхает она, а затем повышает голос и кричит куда-то во тьму. — Лева, заводи машину! Поехали!
— Что?! — ужасаюсь я. — Какую еще машину? Куда поехали?!
Свет вспыхнувших автомобильных фар прорезает ночь, будто нож масло, и невыносимо слепит глаза.
— Как куда? — усмехается директриса. — Навстречу прекрасному завтра! Твои новые родители тебя уже ждут.
— Нет! — взвизгиваю я, дергаясь с новой силой. — Отстаньте! Отпустите! Я никуда не поеду!
— Поедешь! — рявкает она. — Как миленькая поедешь! И не вздумай дурить!
Я наклоняюсь и кусаю директрису в пухлое плечо. Мне плевать, что это грубо. Во что бы то ни стало я должна остаться здесь, с Матвеем.
— Вот гадина! — вскрикивает директриса, заряжая мне звонкую пощечину. — Лева, иди-ка сюда! Помоги затащить девчонку в машину!
Перед нами возникает худощавый завхоз Лева и бесцеремонно хватает меня за вторую руку.
— Нет! Нет! Не трожь! — срывающимся голосом ору я.
Они буквально волочат меня коленями по асфальту, и с каждой новой секундой шанс на спасение становится все более призрачным и далеким…
— Анька! — душераздирающий вопль Матвея мучительным спазмом оседает где-то меж ребер.
Я оглядываюсь и тут же попадаю в омут родных карих глаз.
Господи… Как же сильно я его люблю!
Между нами метров двадцать, не больше. Но они ощущаются как непреодолимая бездонная пропасть. Как Марианская впадина, разделившая нашу жизнь на счастливое «до» и беспросветное «после».
Его намертво скрутили сторож с физруком, а меня держат Лева с директрисой. Как же нам быть? Как воспарить над жестоким материальным миром и соединиться душами, которые так отчаянно тянутся друг к другу?
— Нонна Игоревна, прошу, умоляю, не отправляйте ее туда! — вопит Матвей, захлебываясь кровью. — Я все, что угодно сделаю! Я на вас вовек бесплатно работать буду, только, пожалуйста, не отправляйте!
— Угомонись, Горелов! — директриса цокает языком. — Прямо Шекспировская драма, ей-богу!
Они заталкивают меня в машину. Лева садится за руль, Нонна Игоревна — рядом со мной. Опершись коленями в мягкую обивку сидения, я припадаю лицом к заднему стеклу и направляю мутный от слез взгляд в мглистую даль.
Матвей по-прежнему находится в силках, но уже не дерется и не сопротивляется. Просто стоит, свесив руки вдоль корпуса, и смотрит вслед медленно отъезжающей машине.
Меня душат горестные всхлипы.
Изо рта вырывается тоскливый вой.
Жизнь капля за каплей утекает из тела.
И последнее, что я запоминаю перед тем, как отключиться, — это мертвенно-бледное лицо любимого мальчишки, разлинованное блестящими влажными полосами…
Глава 1. Матвей
— Мот! А, Мот! — кричит Леха, спрыгивая с турника. — Ты мне сиги должен! Две пачки! Когда возвращать будешь?
— Как только, так сразу, — на ходу бросаю я.
— Да ты заколебал! А если на счетчик поставлю? — выдает запальчиво.
— А если я тебя? — притормаживаю и направляю на него прямой пристальный взгляд.
Дергает подбородком. Заминается. Понял, что хрень сморозил.
— Да ладно, пофиг на сиги. Я о другом побазарить хотел, — Пастухов закидывает руку мне на плечо и, подстраиваясь под темп моих шагов, доверительно понижает голос. — Новенькую из восьмой группы видел? Не девочка, а леденец. Так и хочется облизать.
Друг делает недвусмысленный жест языком, и я брезгливо скидываю с себя его руку.
Извращенец. Конченный.
— Из восьмой, говоришь? — плюхаюсь на прогнившие качели и принимаюсь легонько раскачиваться. — Так там же вроде одна мелкота.
— Ну да. Ей лет пятнадцать, кажется, — Леха чешет затылок. — Но все при ней.
Хмыкаю, задумчиво ковыряя пальцем облупившуюся краску.
Пятнадцать — это прям мало. Детский сад, штаны на лямках. Влюбится, как кошка. Потом хвостиком бегать начнет, мозги мурыжить. Знаем эту малолетнюю бабскую дичь. Проходили.
— Короче, мы это… С пацанами поспорили маленько, — заговорщическим тоном продолжает Леха. — Кто девочку первый завалит, того и общак. Ты как, с нами?
— Не-а, — мотаю головой. — Неохота.
— Не неохота, а слабо, — издевательски скалится Пастухов. — Так и скажи, что сдрейфил.
— Иди нахрен, — лениво отзываюсь я, гоняя во рту жвачку. — На понт кого-нибудь другого брать будешь.
— Ну а че ты сливаешься-то? — не унимается он. — Девочка правда зачетная. Чем-то на Настьку твою похожа.
— Так на кой мне вторая Настька, если у меня уже есть одна? — ржу я.
— Девки как деньги! Их много не бывает!
Все-таки Леха дурак, каких свет не видывал. И ведь не умнеет, зараза. Ни черта не умнеет. Как был балбесом в тринадцать лет, так в семнадцать им и остался.
— Здорово, пацаны! — шаркающей походкой к нам приближается Данила Лесков, мой сосед по комнате.
— Здрям! — Леха трясет ему руку.
Я ограничиваюсь кивком.
— Ну что, брат, ты в игре? — Лесков смотрит на меня.
— Ты о чем?
— О новенькой.
Да е-мое, и этот туда же. Что-то не припомню, чтобы прежде появление в детдоме очередной смазливой мордашки вызывало в пацанское среде такой ажиотаж.
— Нет, Мот проиграть боится, — за меня отвечает Пастухов. — Увидел мою бицуху — и спасовал.
Леха стягивает куртку с плеч и начинает театрально играть бицепсами, привлекая внимание стоящих неподалеку девчонок. Мы с Данилой переглядываемся, едва сдерживая улыбки.
— А серьезно? — Лесков присаживается на соседнюю качель. — Почему не участвуешь?
— Лень, — со вздохом поднимаю глаза к оранжевому закатному небу.
— А, может, из-за Насти?
— А, может, иди в пень?
— Понял. Молчу.
Данила нравится мне тем, что никогда не перегибает палку. И всегда знает, когда вовремя заткнуться.
— Девчонки! Ну как вам мои мышцы? — Пастухов входит в раж. — Скажите, хорош?
— Хорош, но для дела не гож! — насмешливо вставляет одна из них.
— Для какого еще дела?!
— Для того самого.
— Да я в этом деле гигант! — выпячивает грудь.
— Гуляй, Пастухов! Твоему гиганту еще расти и расти!
Девчонки заходятся визгливым хохотом, а Леха сникает.
— Дуры, — бросает ворчливо. — Ни черта не понимают!
— А, может, наоборот, понимают? — не удерживаюсь от подкола.
— А я на словах ничего доказывать не собираюсь, — Пастухов резко делается серьезным. — Вот заполучу новенькую, и вы, сволочи, выкусите! — он озирается по сторонам и вдруг присвистывает. — А вот, кстати, и она!
Мы с Данилой синхронно поворачиваем головы и перехватываем направление его взгляда.
У крыльца нарисовалась
